Каждый в нашей семье кого-нибудь да убил

Можно подвергать сомнению технику воспитания, когда детей вынуждают подавлять психологическую травму, но она работала. Только я подозреваю, что наша мать тоже находила утешение в этой новой суматошной повседневности. Она пристегивала нас ремнями в нашей машине, достойной комедии положений на канале «Дисней», с тремя сиденьями в ряд, и высаживала у школы, ехала на работу, потом забирала, прищелкивала обратно и везла на какое-нибудь занятие. Мы никогда не сидели дома. Мы убегали от нашего горя.

Столкнувшись с психологической травмой во взрослом состоянии («Подожди в машине»), я оглядываюсь назад и вижу тогдашние поступки матери в ином свете. Потому что теперь я знаю: в течение месяца после такого потрясения ты ведешь себя как лунатик.

Жизнь превращается в машинальное выполнение привычных действий, при котором, даже идя в супермаркет, ты ощущаешь себя так, будто тащишься сквозь воздух густой и тяжелый, как в сушильне. Любое самое обыкновенное дело воспринимается как важный шаг, и это так выматывает, что в конце концов вы не способны сделать вообще ничего. Вы оказываетесь на кухне, не помня, зачем пришли туда. Во вторник везете детей в бассейн вместо теннисной школы. Отводите сына в парикмахерскую два дня подряд, потому что не помните, что вы были там вчера. Распорядок дня был нацелен на то, чтобы у нас не осталось свободного времени, разумеется, но повторение заученных действий давалось проще, чем принятие решений. А вот эту ношу, как я теперь понимаю, наша мать несла с трудом.

В описываемый день все шло, как обычно. Завтрак не был отмечен никакими яркими событиями. Одри посадила нас в машину, пристегнула ремнями, сделала все, что нужно для поездки, и даже приехала в банк на пять минут раньше, что позволило ей приготовить кофе и быстро поболтать со своим боссом, который, я приукрашу, одет в синий пиджак и зеленый галстук и хочет поговорить о погоде.

Моя мать работала на разных должностях в банковском секторе, уйдя с руководящих постов, но в тот день она была кассиром. Описываемые события происходили в 1990-е годы, когда в банках за плексигласовыми стеклами трудились армии молодых женщин с косынками на шеях вместо одной нагловатой выпускницы университета в строгом костюме и с айподом, заставляющей вас все делать самостоятельно. В банке очень хорошо относились к маме, это я узнал потом. Они не придали значения печальной славе отца. В обычной ситуации эта история привела бы к тому, что мама не смогла бы продолжить работу в связанной с финансами организации, но ей позволили остаться даже после того, как смерть сделала поступки нашего родителя достоянием общественности. Они с пониманием отнеслись даже к парочке очень дорого обошедшихся (лунатических) ошибок, которые Одри допустила после гибели мужа. Ей предложили дополнительный отпуск, но я позволю вам самим догадаться, воспользовалась она им или нет. Мама вышла на работу на третий день после похорон отца, и единственная причина этого – то, что прощание с ним состоялось в пятницу.

В десять минут десятого, как раз когда она приступала к работе, маме сообщают о телефонном звонке и приглашают ответить на него из кабинета управляющего, но ей некогда. В девять тридцать телефон звонит снова, но на этот раз моей матери ничего не говорят. Аппарат просто продолжает заливаться, оглашая звоном коридоры, и для привычной банковской тишины это довольно сильный шум, особенно при открытой двери в кабинет управляющего, запертой входной двери и кассирах, молча сидящих на полу, положив ногу на ногу и закинув руки за голову.

Там двое мужчин. Мне не нужно изобретать, во что они одеты, потому что я знаю: это плащи, темные очки и шапочки. Один опустошает денежные ящики, пока другой прохаживается вдоль дорожки из перепуганного персонала и гавкает на людей, чтобы сидели тихо. В руке он держит какую-то тяжелую объемистую штуку, похожую на дробовик, за рукоятку и за дуло, на ходу помахивая ею у бока. Так держат бейсбольную биту, когда не играют по-настоящему.

Сигнал тревоги не звучит. Никто не успел добраться до кнопки. Подпевала решает выколотить из управляющего доступ к сейфу. Телефон звонит вновь. Потрошитель ящиков, чертыхаясь, заходит в кабинет и снимает трубку.

Моя мать не терпит обид ни от своих мальчиков, ни от Вселенной, и разумеется, не снесет оскорбления от жалких воров. Я понимаю, что произошедшее затем было бунтом против преступников, которые лишили ее мужа, против наглой глупости грабежа. Или это могло быть восстание против самого существования Подпевалы. Вероятно, за этими темными очками она видела моего отца и все то, с чем он оставил ее справляться в одиночку, когда нажал на курок. Или, может быть, она думала, что Подпевала держит оружие недостаточно крепко и просто не сможет выстрелить. Мне не решить, какая из версий самая вероятная.