Каждый в нашей семье кого-нибудь да убил

– Пожалуйста, не думай, что, сказав это, я хотела огорчить тебя, я просто, ну… После того как мы поговорили, не завести ли нам ребенка… – Эрин всхлипнула и на секунду замолчала, чтобы успокоиться. – Ты был так взволнован, Эрн. Я не могла поверить, каким счастливым тебя сделал один только разговор на эту тему. Ты влюбился в саму мысль, хотя мы еще даже не начали пробовать. И ты был так счастлив, когда я согласилась. Но потом… Я не говорю, что ты виноват, просто пытаюсь объяснить. Я испугалась. Мне нужно было немного больше времени. Я собиралась принимать таблетки еще несколько недель, – продолжила Эрин, – пока не привыкну к мысли о беременности. И – Господи! – я наслаждалась этими первыми неделями. Думаю, это было наше самое счастливое время. У тебя глаза сияли, и я не могла загасить эти огоньки. Но потом несколько недель превратились в несколько месяцев, а они слились в год, и ты вдруг захотел разобраться, в чем дело, и мы стали ездить по клиникам и врачам, у тебя появился этот маленький пластиковый стаканчик, и я поняла, что попала в ловушку и уже никогда не смогу ничего сказать тебе, а потому просто оставила все как есть, зная, что единственный выход – это перестать принимать таблетки и обрадовать тебя чудесной беременностью, пока кто-нибудь не открыл тебе глаза на правду. Но я просто не могла себя заставить сделать это. Все равно что совать пятерки в игровой автомат. Я продолжала отбиваться от клиник. Думала, нужно только избавиться от очередного письма, пропустить еще один телефонный звонок, и тогда я буду готова. Каждый рецепт был последним, а потом я обнаруживала себя у кабинета врача в ожидании нового.

К этому моменту я уже и сам плакал.

– Мне была нужна только ты – только ты, такая как есть. Я не хотел, чтобы ты стала сосудом. А радовался я только потому, что думал, мы делаем это вместе. Я бы выслушал тебя и понял.

– Но если бы я сказала тебе, ты стал бы давить, не понимая, что ты пытаешься переломить ситуацию, и делал бы это в своей забавной очаровательной манере, и, может быть, оставил бы эти попытки на год или два, но все равно давил бы. Я не могла рассказать тебе про маму. Я никому о ней не говорила с подросткового возраста, когда поняла, что легче говорить людям, мол, она болела. Не могла вынести осуждения. Думала, когда пройдет время, я смогу дать тебе то, что ты хотел. Я и правда пыталась. Не нужно жалеть меня, мне не нужна жалость. Я пытаюсь объяснить тебе, чего боялась. Я боялась пострадать физически, да, умереть, как она. Но больше меня страшила мысль: если со мной что-то случится, ты будешь смотреть на ребенка, на своего малыша, такого желанного, как отец смотрел на меня.

– Я очень хотел иметь семью…

– О Эрни! Я знаю.

– Может, я забыл, что она у меня уже есть. – Я вздохнул. – Прости.

– Сейчас я извиняюсь перед тобой, чудик. – Она поперхнулась смешком. – Прости, я обманывала тебя. Я не хотела становиться женщиной, которая не может дать тебе то, чего ты хотел.

– Я бы не стал любить тебя меньше.

Я и сейчас любил ее, но не сказал об этом. Было слишком больно признаваться, даже с оксикодоном. Вероятно, следовало сказать ей что-нибудь. Может быть, отчасти из-за этого я решил изложить на бумаге всю эту историю. Книга – физический объект, помните. Она написана, чтобы ее прочли.

После недолгой паузы голос Эрин снова поплыл вниз.

– Хочешь подняться по лестнице?

Я понимал, что желание близости у нее – это реакция на смерть Майкла. Знал, что все будет фальшиво и пусто, а утром заново нахлынет боль. Я знал все это, но тем не менее лежал на своем диване и не решался ответить.

– Больше всего на свете, – наконец произнес я. – Но не думаю, что сделаю это.

Глава 32

Мне приснился день моей свадьбы, хотя это было больше похоже на воспоминание, чем на сон. Майкл опирался на кафедру так, будто это была единственная вещь, способная поддержать его в вертикальном положении, путал слова, пытаясь сформулировать свое третье правило лучшей речи шафера, гости смеялись, глядя на его нечеловеческие усилия. Даже Одри улыбалась. Майкл глотнул пива и поднял вверх палец – секундочку, я сейчас продолжу, – икнул, утер рукавом рот и вновь попытался заставить свой язык произнести: «Счастлив дом, когда жена в нем». Комната наполнилась хохотом, Майкл улыбнулся, веря, что заработал этот смех своим талантом, а не шутовством. Он снова икнул. Но на этот раз звук получился другой, больше похожий на… рыгание, а потом он схватился за горло, глаза полезли из орбит, и стал не икать, а задыхаться. Гости продолжали гоготать, буйно, неуёмно, пока на губах у него пузырилась черная, как смола, пена.

Утро было серое, тусклое, метель возобновилась с новой силой. Снегу навалило столько, что пришлось сильно давить на дверь плечом, чтобы отгрести ею сугроб и выйти. На улице мы за тридцать секунд продрогли и промокли до нитки. Подхваченные ветром льдинки секли меня по лицу и жалили, как злые комарихи. Оставшиеся на стоянке машины надели белые парики, по стенам отеля змеились похожие на волны снежные наносы.