Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе

А теперь подними юбочку! Приспусти трусики. А если три конфеты? Вон смотри – твоя подружка только что сфотографировалась и уже ест конфеты! На всех может и не хватить… И ты вроде понимаешь, что делаешь что-то плохое. Но ведь как работает детская мысль? Да и взрослая, если уж на то пошло: либо ты плохой человек и делаешь что-то очень нехорошее, либо… это нормально. И тогда единственный способ доказать, что это нормально, – продолжать это делать. Мы и фотографировались. Странно, конечно.

Но не более, чем говорящий волк в сказке. Наверное, так надо – думали мы. Я хочу сказать, что знала лишь один способ обработать мир – принимать к сведению, что в нем есть бледные люди в плащах, бусы из рябины, морг, трамваи, люди с фотоаппаратами, бадминтон, шмели, скучные новости по телевизору, одуванчики, говорящий волк, красные нудисты, конфеты, ядовитые перстни, компот и страшная усатая воспитательница. Мир вливался в меня одним сплошным потоком, не разделяясь на хорошее и плохое, реальное и выдуманное. И был слишком странным, чтобы всякий раз задаваться вопросом: «А это нормально или нет?» Я просто замечала: бывает и так. Часть бардо.

Принцесса слушала, почти не перебивая и неотрывно глядя мне в глаза. Я знала этот взгляд – тайная радость узнавания, когда собеседник вдруг из-за случайного внутреннего сбоя или, скажем, парада планет вдруг роняет свою социальную маску, скроенную из разговоров о погоде и прочей светской чепухи, и раскрывается, как соцветие ночных флоксов. Я почувствовала к ней родственную нежность. Мне тоже нравилось слушать людей без маски.

Принцесса освежила бокалы, стянула одну из моих сигарет и кивнула:

– Часть бардо.

– Да. Вот и с этим миром современных художников – то же самое. Я не знаю, как устроено это бардо. Но оно явно загробное – тут играет зомбо-музыка и скармливают тиграм предсмертные мысли самоубийц…

– А еще у тебя в номере телефона шесть четверок…

– Именно. Я в загробном мире! Что если после смерти человек попадает не в ад или рай, и даже не в лимбо, а в современное искусство? Господи, это было бы ужасно…

Принцесса рассмеялась:

– Ну, в целом мне ясно, что ты думаешь о художниках.

– Но послушай, что я могу о них думать? Я не из их мира.

– Как? Ты же сама художник.

– Да, но я впервые наблюдаю их так близко. Последние десять лет я провела дома в пижаме – сначала в декретах с детьми, потом за рисовальным столом, не поднимая головы от заказов. И вот спустя все эти годы я вылезла из пижамы – и посмотри на меня – сразу оказалась в Шанхае! Вот что об этом думать? «Так бывает», а что еще? Всю жизнь до этого момента я только подбира-а-алась к мечте про Настоящего Художника – который аж про целое Искусство, а не про горбатое ремесло… Нет, конечно, я знала, что современное искусство – это «что-то такое», сокрытое дымовой завесой элитарности. Но я думала – попаду в среду Настоящих Художников и разберусь с этим «сокрытым»! Я думала, резиденция – мой шанс…

– Твоя сигарета превратилась в сплошной пепел, – заметила Принцесса. – Сейчас упадет.

Я понесла сигарету к пепельнице, но рука дрожала и пепел упал. Чего я так разволновалась?

– Прости, я тебя заболтала. Не знаю, почему я все это рассказываю.

– Потому что я спросила. И что не так с твоим прекрасным планом?

– Ну… Вот я смотрю на этот мир, в который так стремилась. Вижу – розовое, вижу – музыка-зомби шатается по змеиному коридору в поисках живых, вижу – уборщицу ругают за рассортированную инсталляцию из мусора. Что об этом думать – я не знаю. Просто принимаю к сведению, что так бывает. Я контрабандой пронесла этот способ справляться с бардо во взрослую жизнь. Другого нет. Но он не помогает ничего понять. Я посмотрела, как художник бьет кота, склеивает зеркало, вырезает из себя ребро, поедает младенца… Это не объясняет, чем занято искусство, а лишь вносит еще больше сумятицы. Я в растерянности. Зачем это все? Если честно, то я сомневаюсь… – я понизила голос, будто сообщаю Принцессе страшный секрет, – …кажется, я – не Настоящий Художник. Я не понимаю, чем они вообще заняты, но у меня этого точно нет! Вот и куратор говорит «О-о-о-о, как красиво! Никуда не годится…» Конечно, я расстроилась, что не дотягиваю до собственной мечты о свободном искусстве… Но поломка не в этом.

– А в чем?

– Ну… Это как если бы перед тобой стоял вопрос «как стать художником?» и вдруг ты выясняешь, что, на самом деле, такого вопроса нет. Померещилось. Есть другой: «Стесняюсь спросить, а чем нынче занят художник?» А то я хотела им стать. Теперь бы еще понять, что это.

* * *

Принцесса разлила по бокалам остатки вина и спрятала бутылку под стол.

– Ну, а чем, ты думала, заняты художники? – спросила она. – В смысле, до того, как попала сюда? В чем нестыковка?

Я замялась, но Принцесса в совершенстве владела искусством подбадривающего, терпеливого выжидания, пока собеседник не расколется.

– Знаю, это глупо… Но у меня с детства сохранились допотопные представления о художнике как, скажем, о Микеланджело. Вот художник – а вот потолок Сикстинской капеллы. Все понятно.