Каждый второй уик-энд

– Ты в порядке? – спросил Джереми в коридоре.

– Да, – ответил я. – И спасибо.

Джереми оглянулся на квартиру Гая.

– Ты уверен, что мы ему достаточно наподдали?

Я потряс рукой, пытаясь вспомнить ощущение удара.

– Думаю, такому гаду сколько ни наваляй, будет мало.

Четырнадцатый уик-энд 26–28 марта

Джолин

Когда я увидела Адама в следующий раз, он был одет буквально в спальный мешок. Зима наконец-то признала свое поражение, но на улице все еще царствовал холод.

– Классный прикид, – сказала я. Мы стояли каждый на своем балконе. Это были самые длинные две недели в моей жизни.

– Как ты? – спросил он.

Лучше бы не спрашивал. Мне не хотелось говорить об этом, и с тех пор, как я ему все рассказала, меня терзали угрызения совести. Сознание того, что Адам посвящен в мою позорную тайну, делало историю с Гаем еще более реальной.

– Я в порядке. Ты хоть представляешь, какими унылыми были эти две недели?

– Я тоже по тебе скучал, – сказал Адам. Порой я чувствовала себя неловко от такой откровенной прямоты Адама. Мне недоставало этой открытости, и я никогда не могла признаться, что скучаю по нему.

– Ты все еще персона нон грата в своей семье?

– А, нет, не совсем. Мы с Джереми прекрасно ладим. Лучше, чем когда-либо после того, как родители расстались. Думаю, он и отцу что-то сказал, потому что они с мамой решили наказать меня только на месяц. В следующий раз, когда я буду здесь, нам не придется замерзать до смерти, чтобы поговорить.

– Неужели? Твой брат пошел хлопотать за тебя?

– И он сказал, что я могу разок воспользоваться его трубкой, так что, если возникнет что-то важное, мы сможем поговорить. Он напишет тебе со своего телефона, чтобы у тебя сохранился его номер.

– Просто отвратительно, как сильно ты нравишься людям. Когда я в последний раз видела Джереми, он меня чуть ли не четвертовал. Как это у тебя получается? Может, ты и меня научишь? – Мне пришлось наклониться еще дальше вперед, чтобы поймать улыбку Адама. Его лицо… озарилось, что ли, – как бывает, когда смотришь на восход солнца.

– Произошло кое-что еще. Моя мама сходила в группу поддержки вместе с нами. Два раза. Они с отцом уже поговаривают о том, чтобы встретиться как-нибудь. Я действительно горжусь ею. Знаешь, она не то чтобы сразу стала другой или что-то в этом роде, и еще ни разу не выступала на этих собраниях, но она вела себя лучше, чем я, когда пришел туда впервые. Она сидела в кругу и все такое. Я хочу сказать, это же хорошо, правда?

Сердце упало, и мне пришлось посмотреть с балкона вниз, чтобы он не увидел, как болезненно сморщилось мое лицо.

– Да.

– И отец приезжает к нам на ужин почти каждый вечер. Не знаю, то ли они так работают над примирением, то ли просто хотят понять, как чувствуют себя рядом друг с другом. Но сегодня, когда мама смотрела, как мы с Джереми уезжаем, она впервые не заплакала. Вот чего я хотел от нее, от них обоих – чтобы они старались. – Он пожал плечами и посмотрел на меня.

Я попыталась ответить ему улыбкой, но она задрожала.

– Но я не хотел, чтобы мы с тобой говорили об этом. Или, вернее, только об этом.

В моей голове замигали предупреждающие огоньки, и я нарочито поежилась.

– Мне не пришло в голову надеть спальный мешок. Так что придется возвращаться в тепло, чтобы оттаять. К тому же у тебя скоро семейный ужин, тогда… увидимся позже?

Адам явно не хотел отпускать меня, но я больше не могла сказать ни слова. Я продолжала улыбаться, пока не закрыла за собой дверь и не задернула занавеску, после чего рухнула на пол.

Рыдания сотрясали все мое тело. Их громкое эхо носилось по комнате. Они будто сами себя подпитывали, набирая мощь и скорость, пока я не заставила себя зажать рот обеими руками. Я пыталась приглушить этот звук, сдержать слезы и судорожные вздохи, но ничего не получалось.

Какое же я чудовище, если мне стало не по себе, когда Адам рассказал о своих родителях? Мне бы радоваться за него, за них, а особенно за его маму. Если у его семьи появился шанс воссоединиться, мне следовало бы прыгать от счастья.

Но я не была счастлива.

В тот момент, когда он произнес слово «примирение», мою грудь словно пронзили кинжалами, и они проникали все глубже, до самых костей. Мне никогда не жить в такой семье. Разбитая семья Адама была крепче, чем моя когда-либо в полном составе. Они постепенно замазывали трещины. Скоро его отец вернется домой, и я стану еще более одинока, чем до появления Адама. Эта мысль была настолько невыносимой, что я давилась ею.

Я не слышала ничего, кроме отчетливого звука собственного горя. Я не слышала ни скрипа открывающейся двери, ни приближающихся тихих шагов. Когда чья-то рука легла мне на плечо, я даже не подняла глаз, а свернулась калачиком и зарылась лицом в плечо.

Нежный аромат сирени проник в мои чувства, прежде чем глаза или уши узнали Шелли. Даже когда я поняла, кто сидит на корточках и гладит меня по волосам, я не могла отпустить ее. Я была слишком несчастна, чтобы отвергнуть какое-либо утешение, ведь мне так редко его предлагали.