Казино смерти

Дом Джессапа на Палисандровой аллее, элегантный колониальный кирпичный особняк, выкрашенный белой краской, соседствует с викторианским, который множеством декоративных лепных орнаментов напоминает свадебный торт. Оба эти архитектурных стиля совершенно не подходят для пустыни с ее пальмами и бугенвиллеями. Наш город основали в 1900 году переселенцы с Восточного побережья, которые убежали от суровых зим, но привезли с собой архитектурные пристрастия, свойственные жителям территорий с холодным климатом.

Терри Стэмбау, моя подруга и работодательница, хозяйка «Пико-Мундо гриль», говорит мне, что такое смешение неуместных здесь архитектурных стилей гораздо лучше, чем акры и акры оштукатуренных стен и кровли с посыпкой из гравия во многих городках калифорнийской пустыни.

Я предполагаю, она права. Сам-то я редко пересекал границы Пико-Мундо и никогда не выезжал за пределы округа Маравилья.

У меня слишком насыщенная жизнь, чтобы отвлекаться на увеселительные поездки или путешествия. Я даже не смотрю «Тревел ченнел».

Радости жизни можно отыскать везде. Далекие страны предлагают лишь экзотические способы страданий.

И, кроме того, в мире за пределами Пико-Мундо полным-полно незнакомцев, а мне достаточно сложно общаться даже с теми мертвыми, кого я знал при жизни.

Мягкий свет то ли торшеров, то ли настольных ламп освещал некоторые из окон дома Джессапа. Но в большинстве комнат царила темнота.

Когда я добежал до лестницы, которая вела к парадной двери, доктор Джессап уже ждал меня там.

Ветер ерошил ему волосы и трепал пижаму, хотя, как такое могло быть, я не понимал. Опять же, он отбрасывал тень в лунном свете.

Испуганного радиолога следовало успокоить, чтобы он собрался с духом и повел меня в дом, где, несомненно, ждал его труп, а может, и чей-то еще.

Я обнял его. Пусть призрак и невидимый для всех, кроме меня, на ощупь он был теплым и материальным.

Возможно, моя способность видеть мертвых определяется природными особенностями этого мира, и я вижу тень, которую они отбрасывают, ощущаю теплоту их тел, словно они живые, не потому, что они такие на самом деле: просто мне хочется, чтобы они были такими. Возможно, посредством этого я пытаюсь отрицать могущество смерти.

Мой сверхъестественный дар живет не в моем разуме — в сердце. Вот и художник рисует сердцем, переносит на холст то, что глубоко его волнует, оставляет на холсте менее мрачную и менее резкую версию истины.

Доктор Джессап лишился физической составляющей, но тяжелым грузом навалился на меня. Его тело сотрясали беззвучные рыдания.

Мертвые не говорят. Возможно, им известно о смерти нечто такое, чего живым знать не положено.

Но в тот момент мой дар речи не давал мне никаких преимуществ. Слова его бы не успокоили.

Ничто, кроме свершения правосудия, не могло умерить его душевную боль. Возможно, не помогло бы и оно.

При жизни доктор Джессап знал меня как Одда Томаса, местную знаменитость. Некоторые люди полагали меня (конечно же, ошибаясь) героем, но практически все считали весьма эксцентричным.

Одд — не прозвище, это мое официальное имя.

История обретения мною такого имени, полагаю, интересна, но я рассказывал ее раньше. А главная причина, вероятно, состояла в том, что у моих родителей съехала крыша. И съехала крепко.

Я уверен, что при жизни доктор Джессап находил меня занимательным, интересным, загадочным. Думаю, относился ко мне очень даже благожелательно.

И только в смерти открыл для себя, кто я на самом деле: спутник мертвых, которые задерживаются в этом мире.

Я вижу их, но хотел бы не видеть. Я слишком ценю жизнь, чтобы показывать мертвым на дверь. Они заслуживают моего сострадания хотя бы тем, что натерпелись от других в этом мире.

Когда доктор Джессап отстранился от меня, он изменился. На нем проступили раны.

Его ударили в лицо каким-то тупым предметом, возможно, куском трубы или молотком. Ударили несколько раз. Пробили голову, изувечили лицо.

Разбитые в кровь, сломанные руки предполагали, что он пытался защищаться… или пришел к кому-то на помощь. В доме с ним жил только один человек — его сын, Дэнни.

Переполнявшая меня жалость тут же переродилась в праведный гнев, а это эмоция опасная, потому что мешает принимать правильные решения, лишает осторожности.

В таком состоянии, которое мне совершенно ни к чему, которое меня пугает, которое превращает меня в одержимого, я не могу устоять перед тем, что нужно сделать. Очертя голову бросаюсь вперед.

Мои друзья, те считанные, которые знают мои секреты, думают, что моя порывистость — наитие свыше. А может, это всего лишь временное помутнение рассудка.

Поднимаясь по ступеням, пересекая крыльцо, я думал о том, чтобы позвонить чифу Уайату Портеру. Но меня тревожило, что Дэнни может умереть в те несколько минут, которые уйдут у меня на звонок и ожидание приезда полиции.

Парадную дверь я нашел приоткрытой.

Обернулся и увидел, что доктор Джессап предпочел остаться внизу и топтаться на травке.

Раны его исчезли. Вновь он выглядел таким же, как до встречи со смертью, и на лице его читался страх.