Казнь

– Собственно, как я рассуждаю, беспременно они, потому что…

– А вот они сознались в убийстве, – сказал Казаринов, – ты их знаешь?

Иван в изумлении отступил. Взор его с полным немоумением устремился на Захарова, и он словно растерялся от неожиданности. Потом оправился.

– Не может быть, они это так, – сказал он твердо.

Захаров вскочил.

– Я, я! – закричал он, ударяя себя в грудь.

Лапа внимательно посмотрел на них обоих и снова погрузился в полусон.

– Их дело! – пожав плечами, ответил Иван.

– Ты их знаешь? – повторил Казаринов.

– Как же – с! – усмехнулся Иван. – Только барин с ними знаком не был.

Казаринов кивнул.

– Теперь можешь идти, но не уезжай из города, я тебя еще вызову! – сказал он.

Иван поклонился и вышел.

– Господин Захаров, я вас уж арестую! – ласково сказал следователь.

– Я знаю! – ответил Захаров. Казаринов позвонил:

– Готово?

– Шестнадцатый нумер – ответил сторож.

– Проводи господина Захарова!

Тот равнодушно повернулся и вышел в сопровождении сторожа.

– Вот это счастье! – Казаринов потер от удовольствия руки. – Пришел сам с повинной! Как вы думаете, из‑за каких причин?

– Дерунов жил с его женою, – ответил Лапа.

– А – а! – протянул Казаринов и вздохнул: – Да, женщины! Всегда женщины! – правило Лекока – золотое правило!

Но Лапа, видимо, не разделял восторга Казаринова; перед уходом домой он долго рылся в архиве суда и достал оттуда тоненькое дело в синей обложке.

Придя домой, он облачился в халат и долго читал это маленькое дело, ухмылялся, качал головою и, вынув тетрадь, стал делать в ней выписки. Феня несколько раз заглядывала к нему и каждый раз уходила, надув губы. Наконец, не выдержав, она окликнула его.

– А? Что?

– Фу – ты! Вы и за работой спите, что ли? – рассердилась Феня. – Самовар подавать?

– Подай, радость моя, подай!

Она подошла к нему совсем близко.

– А правда, Алексей Димитриевич, что Александр Никитич в убивстве признался? – замирающим шепотом спросила она.

– Правда, красавица ты моя, правда! – ответил Лапа, не смотря на нее и старательно подчеркивая карандашом какую‑то строчку.

Феня ойкнула и убежала из комнаты.

Минуту спустя ойкнула Луша, ойкали Захарова и почтенная ее матушка, а Лапа, на мгновенье прислушавшись к этому общему визгу, улыбнулся и снова углубился в интересовавшее его дело.

Феня подала самовар, заварила чай и налила ему стакан. Прихлебывая чай, Лапа отложил в сторону дело, но оно не покидало его головы, светилось в глазах, отражалось в таинственной улыбке, и когда он пил чай, то казалось, что и в чае есть это дело, в растворенном виде.

XII

В провинциальном городе лучшее время для тайного свидания – полдень. Вечером везде много гуляющих, естественно праздное любопытство; глаза кумушек лучше видят, уши лучше слышат, и фантазия по канве самых обыденных явлений жизни ткет такие узоры, что даже» романистам» из» Листков» не снится ничего подобного. Утром чиновники и рабочие идут на работу, хозяйки и прислуга тащатся на базар, и каждый для» свежей новости» готов из пустой встречи создать сенсационное происшествие. Но в полдень, особенно в летний, жгучий полдень, все спит: чиновник над бумагами, рабочие на берегу, приказчик в лавке, даже будочники спят, прислонясь спиною или плечом к какому‑нибудь стояку, даже собаки найдут тенистое место под покосившимся забором. И преступная жена в это время может свободно идти к своему любовнику, заговорщики – совещаться, воры сбивать шайки и идти ограблять хоть местный собор.

Человек, написавший уже третье письмо Анохову, вероятно, знал досконально провинциальный распорядок жизни, назначая ему свидание в городском сквере между двенадцатью и часом, и Анохов, в светлой чесучовой тройке, в легкой соломенной шляпе, с камышовой тростью в руке, сидел в назначенное время, как есть, на той скамье, перед которой неделю назад стоял Дерунов, сгорая вожделением к чувственной Захаровой. Он выкурил уже три папиросы и, то и дело вытирая пот своего чела носовым платком, вырыл перед собою концом трости довольно глубокую яму, что свидетельствовало об его нетерпении, когда в конце аллеи показался господин в белой фуражке, серых брюках и синей визитке, с изящно расчесанными баками и колеблющимся при каждом шаге пенсне на красноватом носу.

Анохов, словно вгоняя назад выкопанное из ямы невидимое существо, ударил тростью по яме, встал и решительно подошел к появившемуся господину:

– Не зная вашего почерка, тем не менее твердо уверен, что вы – автор анонимных писем, а потому что вам угодно от меня?

Господин в пенсне изящно приподнял фуражку и, делая полупоклон, ответил:

– Изволили не ошибиться. Позвольте рекомендоваться: Никодим Алексеевич Косяков, некогда богатый человек, теперь частный ходатай по мировым учреждениям! Говорю это, собственно, потому, – добавил он, надевая фуражку, – что в нашем городе немыслимо сохранить инкогнито, и лично предпочитаю открытый образ действий.

Анохов нетерпеливо передернул плечами.

– Мне все равно, кто вы, я хочу знать только, чего ради вы писали ко мне свои наглые письма?