Казнь

– Зять мне пользу принес хоть после смерти. Дал развернуться таланту. И молол же я!

– Ты и про меня напутал…

– Уж прости! Что поделать? Я думал ведь, что ты и вправду… того… что же, – смутился он, – я бы на твоем месте, пожалуй… Такая скотина, да я сам, веришь ли…

– Оставь! – остановил его Николай. – Скажи, и твоя сестра так думает?

– Фью! – Силин свистнул и повертел пальцем около лба. – Совсем свихнулась. А тут еще прочла твой фельетон, и – шабаш. Казнь, говорит. И все! Какая, кому, за что? Ничего не разберешь. Казнь! Ходит как в воду опущенная. Можаевых изводит – и все тут!

– Я к ней завтра еду.

– Напрасно. Не примет!

У Николая упало сердце.

– Почему ты так думаешь?

– Знаю, друг. Говорю тебе, свихнулась. Если бы не Лиза, капут: в монастырь бы пошла!

Николай вскочил как ужаленный.

– Врешь, врешь и врешь! – закричал он, хватая шляпу. – Я уговорю ее, не могла она вдруг измениться!

Он бросился из комнаты.

– Да постой, послушай! – пытался остановить его Силин, но Николай уже был в прихожей.

– Сумасшедший, – Силин махнул рукою и вернулся в комнату допивать вино.

Николай пришел домой взволнованный и потрясенный. Неужели же это правда? Неужели мысль о грехе и казни за него так сильно поразила ее ум, что она уже не может отделаться от нее? Но он увидит ее и поможет ей одолеть этот нелепый призрак! Не примет? Нет, этого не может быть!..

Вечером он все‑таки пошел вместе с Яковом к Лапе. Лапа жадно выслушал его рассказ.

– Так, так! – сказал он, кивнув несколько раз головою. – Теперь от вас еще одна услуга. Напишите письмо в несколько строк, как будто от нее, от той, убитой? Пусть она благодарит его за месть. Вы улыбаетесь? Он поверит! Я знаю наверное, что он беседует с нею на могиле. Да! Там я его и поймаю. Это он, он!

Суеверный страх охватил Николая. Неужели рукою убийцы может править любовь? А Лапа усмехался, потирал руки и выражал все признаки полного удовольствия.

– Не иначе как он! Не иначе! Вы увидите, как ловко я его изловлю! Ха – ха – ха!

XIX

Почтенные друзья, Грузов и Косяков, совершенно преобразились, на удивление всех» гор». Грузов не только облачился в изящную тройку горохового цвета, но даже приобрел под цвет ее пальто, цилиндр и перчатки, что преобразило его настолько, что местные кавалеры чуть не избили его под вечер, не узнав в нем своего соседа. Украшая свою внешность, Грузов уже мечтал в отдаленном будущем приобрести кусочек земли и таким образом увеличить свои владения, перестроив хату на манер английского коттеджа. Косяков, в свою очередь, не столько преобразил свою внешность, сколько украсил свою обитель, купив по случаю занавески на окна и ковер. Кроме того, теперь больная жена его всегда имела с правой руки картуз с орехами, с левой – мармелад, и, по приглашению Косякова, разделять ее унылое одиночество приходила старуха из соседнего оврага, мирно дремавшая напротив Софьи Егоровны, в то время как та, довольная присутствием живого лица, действительно уподоблялась сороке, говоря без умолку.

В недалеком будущем Косяков мечтал устроить жену при больнице, а самому переехать в город и открыть настоящую практику.

Но в последнее время мечты Грузова и Косякова стали омрачаться. Правда, две недели, каждую пятницу, они получали от Можаевой по сто рублей, но потом вдруг не только прекратились платежи, но даже и она сама не подавала признаков жизни.

Друзья пали духом.

Они по очереди стерегли дом Можаевых, думая увидеть Елизавету Борисовну, но она не показывалась в городе; они осторожно наводили справки о ней у прислуги, но без всякого результата, и лица их изменялись сообразно их характерам. Лицо Грузова вытягивалось и тускнело, в то время как лицо Косякова хмурилось и принимало угрожающий вид.

– Антоша! – сказал раз многозначительно Косяков, входя рано утром к Грузову, который тщетно высматривал в это время признаки усов в зеркале. Он быстро выпрямился и, кивнув ему, обратился к матери:

– Мамаша, оставьте нас. Сходите к Софье Егоровне!

– Как же, Антоша, ежели я хотела…

– Мамаша! – перебил ее Грузов угрожающим возгласом..

– Иду, уж иду! Не сердись! – старуха быстро оправила платок на голове и юркнула в дверь.

– Что, Никаша? – спросил тогда Грузов у своего друга, садясь и указывая ему на кресло.

Косяков грузно опустился. v

– Я, Антоша, больше ждать не могу. Баста! Пусть или выкупает, или скандал! – он угрожающе махнул рукою.

Грузов съежился.

– Но, Никаша… ежели скандал, тогда ведь мы…

– Глупости! Беру все на себя. Тебя никто не знает, а мне надоело. Я покажу ей зубы. Я решил.

– Что же ты решил, Никаша?

– Я еду туда! – он указал пальцем на окно, Грузов кивнул.

– И добиваюсь свидания! – окончил Косяков. – Сегодня еду!

Грузов кивнул еще раз.

– Хорошо, Никаша, – сказал он, вздохнув, – ты знаешь, я тебе во всем доверяю. Ты голова!

Косяков самодовольно улыбнулся.

– Я сегодня еду! Ты дай мне пять рублей! У меня своих мало; и потом, скажи старухе, чтобы за ней посмотрела, – и он указал на дверь.

– Хорошо, Никаша! Только как мы ее спать класть будем и все прочее?