Казнь королевы Анны

– Вы сегодня заметно свежее, ваше величество! – промолвила девушка, не отрывая глаз от лица королевы.

– Напротив, – печально возразила Екатерина, – я сегодня слабее, чем была в эти дни, и опираюсь на плечо твое слишком бесцеремонно, так что даже боюсь…

– Нет, – перебила девушка, – опирайтесь сильнее! Я молода, здорова и готова отдать вам половину своих сил и здоровья!

Девушка подняла на королеву прекрасные, голубые как небо глаза, во взгляде этом читалось уважение, нежность, живое сострадание. Видно было, что девушка испытывала к королеве не только почтение, но и была привязана к ней. Отбросив со лба великолепные светло-русые волосы, она быстро открыла дверь небольшой столовой, выходившую в сад; но, когда яркий свет полуденного солнца озарил фигуру королевы и ее исхудалое и бледное лицо, глаза девушки выразили глубокую тревогу.

– Я вижу, что вам хуже! – заметила она. – Я принесу вам кресло, вы будете сидеть, а я стану работать!

– С удовольствием, Элиа, – сказала королева. – Я чувствую сегодня такой упадок сил, что не могу ходить.

Элиа побежала, проворная, как птичка, и принесла глубокое соломенное кресло, захватив при этом и подушку. По губам королевы промелькнула улыбка.

– Ты была бы искусным декоратором, Элиа! – произнесла она.

– Я готова сделаться всем на свете, лишь бы вам было удобно и покойно.

Девушка пододвинула кресло к стене, увитой снизу доверху виноградом, и, заботливо усадив в него больную, села у ее ног на густую траву.

– Посмотрите! – сказала она, указывая на дальний конец сада. – Я посадила там много фиалок: я думала, вы полюбуетесь ими.

– Благодарю тебя, Элиа! Я увижу их завтра, если мне будет лучше!

– Мне обещали прелестный белый розан с алой сердцевиной. Я его посажу под вашим окном; у меня будут к осени семена всех цветов, мне их обещали дать… Очень грустно, что у меня нет средств!.. – проговорила девушка, надув алые губки. – Будь у меня деньги, я бы сумела так украсить этот садик, что вы бы не узнали его!

– И ты полагаешь, что из него вышло бы восьмое чудо света? – спросила королева.

– Нет, – отвечала тихо и задумчиво девушка. – Но он бы стал хорошеньким, уютным уголком. Я вполне сознаю, что все это выглядит жалко после той роскоши, к которой вы привыкли! Мне не раз рассказывали о Гринвичском дворце и его садах…

– Не напоминай мне о прошлом, дитя! – сказала королева. – У меня и без того тяжело на душе! Я так страстно желаю увидеть мою дочь… но мне снова откажут в этом великом счастье. Страшно подумать, Элиа, что я не видела ее уже несколько лет и что на все мои просьбы хоть взглянуть на это дорогое и милое создание нет ответа. Ты упомянула о Гринвичских садах!.. Она бегала в них – беленькая, веселенькая и легкая, как птичка, и садилась потом, как ты, у моих ног; русые кудри спадали ей на плечи, а я гладила с нежностью и гордостью эти чудесные волосы!..

– Так вы любите дочь свою больше всего на свете? – спросила резко Элиа, и даже человек не совсем проницательный подметил бы в тоне ее ревность.

– Люблю ли я ее? Какой странный вопрос! – сказала королева. – Она – моя жизнь, хотя жизнь эта быстро клонится к закату; она – моя надежда, хотя мои надежды опали, как лепестки увядшего цветка!.. Все чувства меняются, Элиа, но только не это; оно крепнет с годами, вмещая в себя и сочувствие, и терпимость, и готовность на всевозможные жертвы. Нет, Всевышний вложил частицу Своей любви в материнскую любовь, и когда наступает торжественный момент расставания с жизнью, отец и мать поднимают с усилием руку, чтобы благословить в последний раз детей.

Королева была не в силах продолжать; ей стало трудно дышать; она плотно прижалась к высокой спинке кресла и закрыла глаза. Но не прошло и минуты, как рыдания Элиа заставили ее изменить позу.

– Что с тобой, дитя? – спросила Екатерина с очевидной тревогой.