Казнь короля Карла I. Жертва Великого мятежа: суд над монархом и его смерть. 1647–1649

Двуличность, в которой его часто обвиняли, была в последние годы его жизни единственным оставшимся у него оружием для защиты всего того, во что он верил. Для него его монаршая власть была символом веры. Бог облек его властью, и эта власть была священной. Бог, которому были ведомы все тайны и от которого ничто не было скрыто, постановил, что безопасность народа зависит от воли монарха. Притязания его подданных на то, чтобы иметь голос в управлении государством независимо от него самого, казались ему кощунственными. Те люди, которые их высказывали, по его мнению, были либо нечестивцами, либо простофилями, обманутыми нечестивцами. Он так и не смог поверить в какую-либо более уважительную причину их поведения.

Придерживаясь таких убеждений, он должен был считать себя безупречным во всех действиях любого рода, которые имели своей целью возвращение ему власти и спасение его народа от последствий его же глупости. В гражданской войне между ним и парламентом он считал парламент единственным виновным во всей пролитой крови. Действительно, после долгих споров в Ньюпорте он согласился на пункт договора, освобождающий его противников от вины и косвенно признающий его собственную вину и вину своих приверженцев в войне. Но это, как он написал своему сыну, было признание, вырванное у него суровой необходимостью в его положении пленника. Оно никоим образом не отражало его убеждение в этом вопросе, и он не представлял себе, что какой-нибудь беспристрастный, честный человек мог вообще согласиться с этим. Что же касается возобновления войны за последние месяцы и обвинения армией его как человека, проливающего кровь, он относился к этому как к злобной пропаганде негодяев.

Карл понимал, что самая большая опасность для него исходит не от парламента, а от армии, которая хотя теоретически и находилась под властью парламента, но на практике не контролировалась никем, кроме ее собственных военачальников. Пока армия была занята подавлением роялистов, он мог безопасно вести переговоры с парламентом и не сомневался, что, если они достигнут соглашения, армии придется принять их решение, настолько сильно было в народе желание мира. Но если боевые действия закончатся до какого бы то ни было урегулирования вопроса, то армия без колебаний прервет переговоры и возьмет закон в свои руки. В ту неделю, которая непосредственно предшествовала проповеди архиепископа Ашера в честь дня рождения короля, он узнал, что так и случилось.

II

К середине октября отношение в армии к договору было резко отрицательным. Полк под командованием Генри Айртона, зятя Кромвеля, составил прошение главнокомандующему лорду Ферфаксу, в котором было выражено негодование по поводу заключения какого бы то ни было договора с королем, который «предал оказанное ему доверие и начал войну против народа, чтобы поработить его, нарушая свои клятвы и попирая наши законы». Искренним желанием военнослужащих его полка было, «чтобы беспристрастному и быстрому суду были преданы все преступники и… чтобы за одну и ту же вину получили одно и то же наказание и король или лорд, и беднейший простолюдин». Они даже не потерпели бы никакой защиты короля и просили, чтобы всех, кто говорил от его имени, считали предателями «до тех пор, пока он не расплатится за пролитие крови невинных».

Примеру полка Айртона последовали другие. Памфлеты и листовки сообщали, что король в Ньюпорте заявил о своей ответственности за войну и тем самым признал свою вину в пролитии крови своих убитых подданных, число которых было чрезмерно завышено по разным подсчетам и доходило до 300 000 человек.

При таком стечении обстоятельств отряд роялистов из одного из оставшихся у них опорных пунктов, замка Понтефракт, попытался похитить и удерживать для выкупа полковника Рейнсборо, открытого республиканца и кумира левеллеров. По несчастливой случайности, они убили его. Это ничем не оправданное убийство невооруженного человека вызвало среди солдат бурю негодования против короля и его кровавых сторонников. Количество разговоров и петиций угрожающего характера росло.

Солдатами, охранявшими короля, командовали люди с умеренными взглядами, которые не разделяли эти мстительные настроения. Полковник Роберт Хэммонд, комендант замка Карисбрук, на попечении которого король находился девять месяцев, начал испытывать по отношению к нему если не привязанность и уважение, то, по крайней мере, тревогу за его судьбу. Если армия имела намерение причинить вред королю, то должен ли он как комендант замка участвовать в этом? Разве он ничем не обязан человеку, который когда-то был суверенным правителем и которого он знал как обходительного джентльмена? За советом он обратился к своему двоюродному брату, самому могущественному человеку в армии и, как некоторые полагали, самому могущественному человеку в Англии, Оливеру Кромвелю.