Казна императора

– Нет, – покачал головой Тешевич. – Приказа не было, сами решили и сами пошли…

На этот раз чекист молчал долго. Видимо, он чувствовал, что Тешевич говорит правду, но почему-то именно такой ответ его не устраивал. Потом, выждав приличную паузу, чекист зашел с другой стороны.

– Какие части входили в ваш отряд?

– Не знаю. – Тешевич задумался, он и впрямь затруднялся ответить на этот вопрос. – Из моего батальона было двенадцать человек, остальные, кто откуда. А если по людям считать, то треть вообще беженцы, дети…

– И что, с багажом, с вещами? – лениво поинтересовался чекист.

– Да нет, какие там вещи. Только то, что в руках, пешком же шли.

– А обоз? – чекист так и впился глазами в поручика.

– Обоз? – Тешевич задумался. – Да, небольшой был. Десятка два лошадей под вьюками…

– И что же в обозе?..

Чекист постарался задать вопрос как можно равнодушнее, но Тешевич уже понял, чего он добивается.

– Откуда я знаю, – неожиданная догадка придала уверенности поручику. – Может, продовольствие или амуниция. Да мало ли что. Я не интересовался.

– А ящиков там не видели?

Тешевич вспомнил, что действительно несколько лошадей были навьючены длинными винтовочными ящиками, и кивнул.

– Видел…

Какое-то время чекист колебался, но наконец спросил без обиняков:

– Ценности там были?

Тешевич подумал, что теперь-то, по истечении трех суток, Костанжогло вне всякой досягаемости, и потому со злорадным удовлетворением подтвердил:

– Да, были…

* * *

В камере было холодно. Кутаясь в шинель, Шурка Яницкий сидел на кане и тупо смотрел в маленькое зарешеченное окошечко. Сидеть было низко, и Шуркины колени торчали высоко вверх. Сам кан, прогревшийся было за ночь, давно остыл, и если б не лежавшая сверху тоненькая, местами прохудившаяся, циновка, Шурка замерз бы окончательно.

Все случившееся с ним было до того нелепо, что никак не укладывалось в сознании. Начать хотя бы с того, что Шурка так и не понял, куда его увезли, выкрав неизвестно зачем из поезда.

В первый раз он очнулся, после того как пахнувший кунжутным маслом то ли бурят, то ли китаец влил ему в рот почти полкружки ханшина[4].

Поручика, с туго стянутыми веревкой руками, куда-то везли на китайской арбе, причем ехали не по дороге, а по ясно различимому каменистому руслу высохшего ручья. Арбой, запряженной какими-то серыми лошаденками, управлял погонщик-китаец в куртке из неизменно-синей «дабы», лица которого Шурка не видел, а только слышал, как он, подгоняя своих одров, то и дело гортанно выкрикивал:

– Уо-уо!..

От этих выкриков в голове у Шурки сразу принимались колоть иголочки, каменистые, вперемешку с замерзшей глиной, откосы ручья начинали подпрыгивать, безлиственные деревья недальней рощи двоились, а едва видимые на краю зимней, желтой пустыни сопки становились какими-то расплывчатыми. Да и это состояние продолжалось недолго. Едва бодрящее действие ханшина кончилось, как на очередном ухабе иголочки кольнули особо сильно, и поручик снова потерял сознание, опять погрузившись в беспросветную темень…

Второй раз более или менее Шурка пришел в себя, когда его поставили на ноги во дворе импани[5]. Тогда против своей воли он с интересом рассматривал и чистый дворик, и точеные деревянные ворота, и саму фанзу, где вместо окон вся передняя стенка была заклеена полупрозрачной бумагой, натянутой на мелкий реечный переплет.

Больше всего Шурку поразил не сам хозяин в шелковом халате и чистеньких улах[6], молча стоявший посреди двора, а вид двух оборванных китайцев, судя по виду, самых что ни на есть бедняков, с отсутствующим взглядом скорчившихся под глинобитной стеной усадьбы.

У обоих на шее и ногах были надеты грязные деревянные колодки, и поручик здорово перепугался, решив, что и его сейчас посадят под стеной рядом с ними.

Однако ничего подобного не случилось. Больше того, Шурку завели в общем-то вполне приличную, но полутемную комнатушку с хорошо прогретым каном и, даже снова угостив ханшином, дали целую миску бобов. Проголодавший за все эти передряги поручик набросился на еду, и подсознательно у него шевельнулось чувство благодарности к хохлушке, повисшей у него на плече…

Да, пальни он тогда по этим самым хунхузам, в лучшем случае сидеть бы и ему под стеной с колодкой на шее…

Мысль о револьвере как-то сразу вернула Шурке возможность соображать, и он, отставив пустую миску, принялся себя ощупывать. К его удивлению, все в карманах было цело, однако и револьвер, и письмо к генералу Миллеру отсутствовали.

Поручик вспомнил, что первый вопрос был именно о письме, пощупал все еще нывшую голову и, махнув на все рукой, завалился на теплый кан спать…

В этой импани Яницкий провел трое суток. Его ни о чем не спрашивали, не били и даже раз в день пускали погулять во двор, где уже не было колодников. Что кругом происходит, Шурка не понимал. Китайцы лопотали по-своему, с ним общались при помощи жестов, произнося одно или два слова по-русски и к тому же казались поручику все на одно лицо.