Казнить нельзя помиловать

В полном молчании мы доезжаем до дома. Вытряхиваемся из машины, машем деду рукой и медленно идем к подъезду.

– Мама, – сын трогает меня за руку. – У деда на небе тоже живет Бог, только дед про это не знает.

Трусы

Каждое утро мы с сыном развешиваем белье, прокрутившееся за ночь в стиральной машине. Я балансирую на краю ванны, зажав в зубах охапку детских маечек, сын активно помогает – лезет под руку с советами.

– Мам, – спрашивает вдруг сын с интересом, – а чьи это вон там трусы висят?

– Папины, – невнятно отвечаю я, вынимая изо рта очередную порцию белья.

Сын долго думает и изрекает вдруг:

– Нет, мама, у папы нет таких трусов. Это, наверное, трусы какого-то другого папы…

Поскользнувшись на краю ванны, я падаю вниз и едва успеваю увернуться в полете, чтобы не задеть малыша. Сын выскакивает в коридор, смотрит на меня и смеется.

Признание

Самое любимое мое занятие – нацеловывать сына в щечки. Но мой мальчик – настоящий мужчина. Он позволяет такие нежности только по вечерам, разнежившись после ванны и прочитанной на ночь сказки. Погашен свет, мы лежим в кровати, обнявшись. Я увлеченно целую малыша и бормочу невнятно:

– Ты мой самый любимый мальчик!

Сын слушает, а потом заявляет авторитетно:

– А ты – моя самая любимая девочка! Ты лучше всех. Ты… – он какое-то время подбирает удачное сравнение и объявляет: – Ты лучше Кати в садике, вот!

«Посмотрю я на тебя лет через десять», – думаю я грустно, продолжая целовать ребенка.

Телячьи нежности

Воскресенье. Мы с сыном лежим на диване и смотрим мультик про кота Леопольда. Я почесываю маленькую спинку, а спинкин хозяин командует:

– Мама, теперь почеши грудку. А теперь снова спинку. А теперь бочок. А теперь почеши пятку…

После паузы сын добавляет снисходительно:

– А попу я сам почешу…

Неуловимый папа

Как все современные дети, мой сын видит папу дома только по выходным, да и то не всегда. В одну из пятниц, крайне недовольный таким положением вещей, малыш говорит отцу:

– Папа, завтра утром я встану пораньше, чтобы успеть тебя увидеть…

Ранним субботним утром, едва начинает светать, мальчик прибегает из своей комнаты с подушкой в руках и толкает спящего папу в бок:

– Папа, вставай, на работу пора! – и добавляет, довольный: – Я же обещал, что встану пораньше, вот я и успел тебя увидеть…

Моя любовь

Пасмурным вечером мы с сыном едем в маршрутке. Тепло, клонит в сон, негромко переговариваются пассажиры. На сиденье напротив мирно целуется молодая пара. Мальчик сидит на моих коленях, прижавшись носом к моей щеке, и что-то напевает. Такие нежности у нас не в ходу, и, уловив момент, я тихонько целую его в мягкую щечку – раз, другой, третий...

Малыш сначала терпит, а потом заявляет на всю маршрутку:

– Мама, если ты и дальше будешь меня целовать, то это значит, что ты в меня влюбленная!

Парочка напротив отрывается друг от друга и смотрит на нас с веселым недоумением.

Самое заветное желание

Мой сын долго и старательно пытается выяснить уровень всесильности Бога. Однажды он спрашивает меня:

– Мама, а Бог выполняет все-все желания людей?

– Нет, – подумав, отвечаю я. – Все не выполняет. Только самые-самые заветные. А все остальное люди должны стараться сделать сами.

Мальчик задумывается.

– А у тебя есть заветное желание? – спрашивает он.

– Есть, – отвечаю я.

– А ты у Бога про что просила?

Настала моя очередь задуматься.

– Я просила, чтобы у меня появился ты, – говорю я, наконец, очень тихо.

Малыш молчит какое-то время. А потом заявляет решительно:

– Тогда я попрошу у Бога, чтобы ты купила мне машину – ту, зеленую, с мигалками.

2007-08 гг.

Подарок от Деда Мороза

Когда-нибудь я стану известным писателем…

Я шел по улице, произнося эти слова, пробуя их на языке, перекатывая во рту, как горошины. Когда-нибудь я стану известным… писателем… День был зимний, ветреный. Приближался Новый год.

Я только что написал свою первую повесть.

Я писал ее больше года. Я сидел над ней ночами и днями и мучился, не понимая, что именно у меня получается не так и получается ли вообще. Я замирал перед белым экраном «Word’а», и мне хотелось расколотить клавиатуру – от злости, и свою тупую голову – от отчаяния. Потом я понял, что текст может быть живым лишь тогда, когда его видишь, а не придумываешь. Они приходят – герои – непонятно откуда и поселяются в твоей голове, и ты мучаешься, не зная, какие слова подобрать, чтобы они поняли тебя, а ты – их.

Я литрами хлебал крепкий кофе, крепкий чай и вино вперемешку. Смеялся вместе с героями и радовался их удачам, плакал, когда им было плохо, и умирал за них – по два раза, по три, по десять. Я научился чувствовать слово на кончиках пальцев, и мир лег у моих ног послушным щенком, и Мироздание замерло на мгновение, когда я впервые понял, что мой текст – живой. Я отплакал и отсмеялся, я пропустил сквозь себя их беды и радости, я выбросил полтора года псу под хвост, вернее – на экран монитора.

И я дописал эту повесть – и почувствовал себя счастливейшим человеком на свете. И белым зимним днем, поставив последнюю точку, я обессиленно откинулся на спинку стула и закрыл глаза.