Казнить нельзя помиловать

Во время обследования, собрав положенную информацию о прошлом пациента (детство, отношение к предыдущим правонарушениям), я попытался найти ответы на свои вопросы. Чарли очень открыто говорил об этом случае и обо всех остальных. Слишком открыто, прямо по-детски, – похоже, он не подозревал, какое впечатление может у меня сложиться: само по себе это было очередным доказательством, что он не способен в полной мере осознавать последствия своих действий. Понимал ли он, что так делать нельзя? После подробных расспросов он объяснил, что у него возникли сексуальные желания и ему хотелось утолить их. Я попытался оценить, каково его представление о согласии.

– Пытаешься их обнять и поцеловать, и если они тоже обнимают и целуют тебя в ответ, это и есть согласие, – ответил он.

– А если они говорят «нет»? – спросил я.

Чарли пожал плечами.

– Значит, нет.

– А что нужно делать в такой ситуации?

– Попытаться еще, и тогда они, может быть, скажут «да».

Это мне напомнило представления о согласии у одного экс-президента. Я спросил Чарли, почему он спрятался, когда женщина оттолкнула его.

– Потому что она разозлилась. Со мной могло случиться что-то плохое, – ответил он.

Мы подбирались к сути.

– Почему она разозлилась?

– Потому что я был для нее слишком некрасивый.

Я спросил Чарли, что он чувствовал, когда его жертвы сердились. Он некоторое время подумал, потом поправил очки.

– У меня же должна быть возможность попытаться найти девушку. Это мои права человека.

Туповато-упрощенная версия основной идеи движения инцелов.

Сложность понятия согласия совершенно обескуражила Чарли, несмотря на то, что он обладал кое-каким поверхностным пониманием. Свою роль в этом сыграли и недостаток взаимности, и несформированные представления о социальных нормах. Но одновременно он считал, что имеет право на секс и что это важнее, чем эмоции его жертв. Очевидно, что это ход мысли насильника.

Реабилитация Чарли предполагала, что ему привьют основные понятия согласия, уважения, а может быть, даже секса в целом. Ему потребуется интенсивный режим психотерапии с учетом его уровня интеллекта и когнитивных особенностей. Быстро ничего не получится. И уж точно я не собирался начинать распутывать этот клубок во время одноразовой беседы. Несмотря на попытки поправить Чарли и чему-то научить, я понимал, что к его дальнейшему лечению я не имею никакого отношения. Это было бы неуважением к его лечащим врачам, которые наверняка сочтут нужным подойти к делу взвешенно и структурированно.

В этом случае я счел, что Чарли не может участвовать в судебном процессе. Несмотря на то, что у него были самые общие представления о суде, он был не в состоянии понять ничего сложного (что опять же заставляет вспомнить одного экс-президента). Это отражалось и в том, что Чарли много раз просил меня передать судье, что он просит прощения и обещает больше никогда-никогда не заговаривать с женщинами, только бы его отпустили. А когда он обругал меня за то, что я попытался объяснить, что не облечен властью это сделать, я лишь укрепился в подозрениях, что он не понимает юридических тонкостей положения. Судья отдал распоряжение о принудительной госпитализации, и Чарли вернулся в отделение для страдающих расстройством обучения на долгосрочную реабилитацию. Поэтому суда не было, и его виновность никто тщательно не изучал. И хотя, когда я представлял свой судебный отчет, никто не задавал мне таких вопросов, я невольно задумался, где находится Чарли со своими убеждениями по шкале «злодей-безумец». Поскольку суд удовлетворился моим мнением о том, может ли Чарли участвовать в процессе, а его лечение лежало вне моей юрисдикции, больше я с Чарли не встречался. Учитывая, сколько прошло времени, вполне возможно, что его уже выписали. Аутизм – не та болезнь, которую можно «вылечить», однако когнитивную картину мира и особенности поведения Чарли можно адаптировать к жизни в обществе. Надеюсь, он научился иначе относиться к женщинам и иначе с ними взаимодействовать.