Казнить нельзя помиловать

Доктор Пек уклонялась от принятия решений и не давала подчиненным никаких руководящих указаний. А на меня как на своего первого помощника она сваливала самые скучные задания, а вовсе не те, на которых я мог чему-то научиться, и на еженедельные сессии супервизии, которые нам положено было проводить, либо опаздывала, либо вообще не приходила. Признаться, и я был не без греха. Я мог быть и более дипломатичным, и, вероятно, плохо понимал иерархию. Я был слишком резок и откровенен. Постоянно перебивал доктора Пек, чтобы повторить вопросы, от которых она уклонялась, жонглируя психологическими формулировками. У нас постоянно возникали противоречия. Да, я нарушал субординацию и иногда сам давал указания своей команде. Врач моего ранга попросту не имеет на такое права. Она считала это вопиющей наглостью, но, честно говоря, я понимал, что кому-то ведь надо руководить командой, и вообще-то брал на себя труд приходить на собрания и совещания вовремя – и иногда оказывался единственным врачом среди присутствующих. Доктор Пек никогда не упрекала меня за такое, вот я и решил, что в этом нет ничего страшного.

Когда настало время ежегодной встречи с руководительницей программы обучения, которая надзирала над работой всех младших врачей, я вошел в ее кабинет, ожидая довольно-таки светской беседы о моих планах на будущее и пожеланиях насчет обучения, однако меня встретил шквал враждебной критики – спасибо доктору Пек. Хотя я понимал, что отчасти эти оскорбления обоснованны, но во многом это было не так. И все это следовало обсудить со мной прежде, чем выводить конфликт на новый уровень. В потоке обвинений доктора Пек, в частности, было и такое – что я, по-видимому, попросил рождественский отпуск на те же дни, когда и она собиралась быть в отлучке и сказала мне об этом (поскольку в команде было только два врача, кто-то из нас должен был остаться дежурить). Если у нас и был такой разговор, я, честно говоря, о нем начисто забыл. И она, безусловно, могла бы мне просто напомнить, вместо того чтобы ябедничать на меня начальнику, отвечающему за все мое обучение. Я вдруг от души посочувствовал своим пациентам, которые из стен тюрьмы вынесли неприязнь к стукачам.

– А еще вы, очевидно, постоянно отпускали саркастические замечания во время обходов, – продолжила руководительница.

– Да что вы говорите? Какие же?

Она взяла в руки папку с моей фамилией на обложке и пролистала документы.

– Доктор Пек говорит, у вас в Цветочной палате был больной по имени Мартин. Однажды вы при всей команде сказали, что, по-вашему, для него не разработано нормального плана лечения. – Она перевернула страницу и уставилась в нее поверх очков. – Доктор Пек полагает, что это было крайним неуважением по отношению к команде, которая трудилась не покладая рук.

Сердце у меня заколотилось. Ощущение было такое, будто я сейчас растекусь лужицей и впитаюсь в низкое кресло.

«Чушь собачья!» – подумал я. И медсестрам, и психологам до смерти надоело, что доктор Пек палец о палец не ударит ради Мартина. Они так и сказали мне – этими самыми словами – однажды утром, когда мы все ждали, когда доктор Пек наконец явится на обход! Но говорить гадости о начальнице я не мог. Как известно, дерьмо всегда плавает сверху вниз, а не снизу вверх. Это я знал.

– Я и в самом деле считал, что нам нужен план получше, – робко выговорил я.

– Но теперь-то вы понимаете, что это могло быть воспринято как… – Она откашлялась. – Как обида?

Знай я заранее, что меня ждет такой нагоняй, я бы по крайней мере подумал, что сказать в свое оправдание, но меня ввели в заблуждение. Мне стало нехорошо и захотелось поскорее уйти.

Руководительница программы всерьез обдумывала, не стоит ли прекратить мое обучение или продлить его под целительным началом доктора Пек. Я умолял ее разрешить мне поменять консультанта, поскольку я был уверен, что смогу достойно проявить себя, если у меня будет начальник получше. Все это было настоящей оплеухой моему самолюбию и чувству собственного достоинства. До этого момента мои руководители давали мне положительную обратную связь, и я считал себя неплохим врачом. Теперь я сомневался, подхожу ли для этой профессии. В результате я потом несколько месяцев не мог принять ни одного решения, не возвращаясь к нему в мыслях снова и снова – у меня был кризис уверенности в своих клинических навыках. Кроме того, на работе меня одолевали паранойя и постоянная неловкость – я был словно продавец, которого поймали на попытке запустить руки в кассу и дали последнее предупреждение.