Казнить нельзя помиловать

Когда я поставил машину на стоянку за фирмой солиситора, то увидел, что перед входом стоит мужчина в тренче. Мне показалось, что он запоминает номер моей машины. Я предположил, что это охранник, и помахал ему. Он покачал головой и ушел в здание. Как странно, подумал я. Ральф был очень полный, с редеющими немытыми русыми волосами и в очках с такими толстыми линзами, что они были будто увеличительные стекла, и с мостиком, обмотанным изолентой. Старенький отец Ральфа был меньше его в несколько раз, но с такими же глазками-бусинками, и на его лице застыла вечная сердитая гримаса. Он щеголял перчатками без пальцев и злобно щерил желтые зубы, что придавало ему ежиный вид – иначе и не скажешь. Свой тренч он снял. Кабинет, который предоставил нам солиситор, был даже не кабинет, а просторная переговорная комната внизу, несколько заброшенная – столы и стулья составлены вдоль стен, а старые юридические справочники свалены грудой в углу. Я уже работал на эту юридическую фирму и знал, что наверху есть куда более современные и шикарные комнаты рядом с главными кабинетами солиситоров. Может быть, они решили обновить интерьеры?

Беседа была сущей пыткой. «Те еще фрукты» – это мягко сказано. Отец очень громогласно потребовал разрешить ему присутствовать, поскольку желал быть свидетелем на тот случай, если в том, что я напишу в судебном отчете, найдутся какие-то несоответствия. Не успел я даже представиться, как он заявил, что, если я не разрешу ему участвовать в беседе, они не станут со мной сотрудничать. Грозить было незачем: когда я провожу обследования, я всегда только рад, если присутствуют родственники клиентов. Ральф пожал мне руку, однако его отец отказался. Оба отчитали меня за опоздание (я приехал за четверть часа до назначенного времени). Не успел я ничего ответить, как отец Ральфа спросил, действительно ли я врач, а когда я ответил, что да, рявкнул, что это неправда, потому что я психиатр. Нашу с коллегами специальность он огульно окрестил «психоболтология». После чего отец с сыном обрушили на меня целую лавину жалоб на разнообразных врачей, которые пытались лечить Ральфа.

Несколько раз во время беседы я пытался объяснить, что не могу дать никаких рекомендаций по лечению физических недомоганий и что я провожу обследование, чтобы установить, имела ли место врачебная халатность. Невзирая на это, Ральф с отцом постоянно возвращались к тому, как якобы неправильно лечили Ральфа. Время от времени они дразнили меня завлекательными намеками на масштабный заговор, и это меня всерьез интересовало. Но отвечать на прямые вопросы они отказывались и пытались меня перекричать. Течение беседы постоянно прерывалось, потому что эта сердитая парочка имела склонность все время менять тему. Примерно через 10 минут после начала разговора Ральф встал на стул, развернул клочок бумаги и провозгласил, что твердо намерен сделать заявление.

– Настоящим объявляю, что в рамках хартии о здравоохранении Британской партии радуги мне поручено расследовать причины и масштабы врачебной халатности. Психиатрия есть орудие свершения и сокрытия преступлений, связанных с врачебной халатностью, а также контроля над обществом и подавления свободы мысли и слова, позволяющее называть безумных людей здоровыми и наоборот, – прогремел он.

Я посмотрел на отца Ральфа, который стоял, прижав одну руку к груди и подняв другую, и готов был разрыдаться от гордости.

– Вы и вам подобные, – продолжал Ральф, – ставите фиктивные диагнозы [sic], в то время как подлинные психические болезни вроде монархизма и педофилии игнорируются. Настоящим я отказываюсь признавать вас и вашу профессию. Вы – порождение нацистско-гестаповской культуры. Я заявляю, что, когда Британская партия радуги придет к власти, все психоболтологи вроде вас будут изгнаны из цивилизованного общества и заперты в безопасном месте. Тот, кто не пожелает подчиняться, будет казнен, и наша страна очистится от психоболтологии.

У меня были смешанные чувства. Я не думал, что мне физически угрожают. Враждебность отца и сына настолько не укладывалась ни в какие рамки, что это меня даже немного забавляло. Но все же я прекрасно понимал, что Ральф выступает против меня, и это заставило меня забеспокоиться, не предпримет ли он чего-нибудь против меня в будущем. Но главное – я пытался придумать, как исподтишка повернуть разговор в нужную сторону, чтобы вытянуть из Ральфа необходимые для обследования клинические подробности, избежав очередной обличительной речи в свой адрес.