Казтабан

Почти весь последний день в Баянауле, пока мои друзья тщетно пытались поймать ускользнувшее лето, купаясь в откровенно холодном Торайгыре, я провёл в ольховой роще неподалёку. Меня потрясла красота этого места. Старые деревья, занесённые в Красную книгу Казахстана, были похожи на фантастический лес, по причуде невидимого автора оказавшийся в нашем мире. Переплетение мягкого осеннего света и тени, отбрасываемой рельефными листьями, рисовало внутри рощи сказочный узор. И если бы не топкая земля, хлюпающая водой между красно-коричневыми стволами чёрной ольхи, я бы с радостью остался здесь ночевать, только чтобы увидеть, как рассветное солнце под звуки плещущегося родника запускает в таинственный мрак рощи свои искрящиеся лучи.

По пути в Алматы мы снова остановились на ночёвку в Бектау, где список мест, в которых было решено ещё побывать вместе, дополнился зимним курортом Боровое и, конечно, Астаной, с её изящными городскими инсталляциями и самым большим салютом на День Независимости.

Я только приехал домой, когда мне позвонила мама. Она была очень взволнована, хотя и мастерски это скрывала, и притворно-равнодушным голосом спросила, когда я собираюсь зайти. Не тратя времени на расспросы и напрасно отыскивая в ещё не разобранном рюкзаке чистые носки, я заверил её, что уже отдохнул и в данный момент как раз направляюсь к ним. Носки не находились. «Хорошо, что осень в Алматы тёплая», – подумал я и обул сандалии.

Родители встретили меня вместе. Оба выглядели собранными и напряжёнными.

– Соседи старые звонили вчера, – сказала мама. – Говорят, в нашу бывшую квартиру приходила женщина, хотела что-то важное передать, – мама замолчала.

Я выжидательно на неё посмотрел, но ответил папа:

– Она написала им какой-то адрес, сказала, что это для тебя. Просила передать. Вот, – он достал из нагрудного кармана бумажку с адресом, по привычке аккуратно выведенным маминым почерком.

– Там, наверное, родственники её какие-то, – сказала мама тихим голосом. – Ты съезди…

Глава 20. Қиял

Я скитался по степи уже много дней, встречал горы и леса, озёра и речушки, но никак не мог отыскать нужную рощу. Все они были похожи друг на друга, а мне нужна была единственная, такая, какой больше не найти.

Однажды на закате я остановился в долине у каменной головы. Она была старой, сварливой и уже дремала. Потому, чтобы её не тревожить, я отогнал коня подальше и устроился спать. Сгустился полуночный мрак, высоко надо мной зажглись бесконечные огни, и небо наполнилось мерцанием.

Внезапно далеко в степи зазвучали красивые, но очень тоскливые звуки кобыза, а затем послышался голос:

– Выходи, кто посмеет, со мной на айтыс!

Я в холодной степи сто ночей ночевал,

Там из древа ширгай я бессмертье создал:

На могиле моей не смолкает кобыз[61].

Вслушиваясь в слова, я вдруг почувствовал, что подо мной задрожала земля, и увидел, как прямо по небосклону, перекрывая свет звёзд, промчался всадник на верблюдице. Он скатился к горизонту, и оттуда, куда он опустился, тотчас тоже послышались игра и песня:

– Вся одежда моя превратилась в тамтык[62],

Сто ночей десять раз и ещё две луны

Я искал, где надежда живёт для страны,

Долго брёл, но найти не сумел Жеруйык!

В музыкальной схватке сошлись два мудрейших акына. Я уже догадывался, кто из них кто: кобыз изобрёл легендарный Коркыт, к Жеруйыку же народ вёл Асан Кайгы. Их земли были далеко на юго-западе, как раз там, откуда доносились голоса. Я замер – вряд ли свидетелем такого айтыса можно стать дважды в жизни.

– Услышав, что моя струна

Запела так же, как она,

Твоя верблюдица застынет,

В степи наступит тишина!

Я чуть не подскочил на своём месте, когда из степи послышался пронзительный крик верблюда, но понял, что это Коркыт так умело играет на струнах кобыза.

И снова Асан Кайгы ему вторил в унисон:

– С кобызом, нечего скрывать,

Тебя искусней не сыскать.

А я хотел сплотить народ,

Меня уж не в чем упрекать!

Где-то за горизонтом полыхнула зарница. Затаив дыхание, я ждал ответа Коркыта, и он сразу же прогремел:

– Не нашёл Жеруйык? Так не «где», а «когда» –

Всё для счастья народ отыскал:

Через зимы лишенья и годы труда

Помудрел, и единым он стал!

Я не привык слушать примирительные айтысы. Обычно соперники, наоборот, до последней строчки пытаются друг друга уязвить. Видимо, когда речь идёт о великих людях, особенно о разделённых веками единомышленниках, правила могут измениться.

– Ты бессмертья искал, и от смерти ушёл:

Все народы тебя признают.

Не найдётся в Степи, кто б тебя превзошёл,

А ветра твоё имя поют…

Асан Кайгы замолчал, и со стороны Коркыта послышалась долгая виртуозная игра, от неё мне казалось, что звёздные дали распахнулись и летят навстречу. А потом его кобыз запел, как стая волков, и я понял, что по моему лицу текут слёзы восхищения. В наступившей вдруг тишине я отчётливо услышал журчание воды и понял, что тот самый ручей, который я так долго искал, уже совсем близко.