Казус Белли

Кошмар продолжался и он был в самой его середине, в эпицентре этого ужаса. Страшно было все: и этот повторяющийся голос и слова и даже то, что Тошка позвонил за утешением не матери, а ему. Что он мог ответить, чем утешить? Тем, что отец его убит из-за него, бездумно откладывавшего такое ничего не значащее для него решение? И все же он что-то говорил, успокаивал, утешал, вспоминая звонок уже мертвого Виктора. Оказывается, Таразова зарезал сорвавшийся с катушек наркоман, "морфинист", как называли их в его, Севкино, время. У него даже мелькнула на миг надежда, что это случайность и он не виноват. Но в памяти всплыло спокойно лицо Вячеслава Евгеньевича и стало очевидно, что случайностью здесь и не пахнет. Наверное, можно было бы убрать Виктора без лишнего шума, устроить аварию, случайный наезд. Но им нужна была показательная акция, громкая, но не оставляющая свидетелей. Поэтому убийцу Виктора застрелил удачно оказавшийся поблизости полицейский. И нужна им была не смерть Таразова, а он, Всеволод Ланецкий.

А потом раздался еще один звонок.

– Вы заставляете себя ждать, Всеволод Андреевич – Вячеслав Евгеньевич снова перешел на "вы" и это тоже, почему-то, добавляло нотку мрачности – Ваше кокетство уже стоило жизни одному из ваших знакомых. Но это еще полбеды, ведь знакомая вам семья не исчерпывается ее главой, ныне покойным…

Он машинально заметил, что собеседник избегает озвучивания имен: хотя вряд ли Всеволод был ему опасен, профессионал продолжал оставаться профессионалом. А тот продолжал ровным голосом уверенного в себе человека:

– Кроме вашего молодого друга вполне может пострадать и некая рыжеволосая дама, хоть и несколько миниатюрная, но, похоже, представляющая для вас ценность.

А вот это и был ожидаемый удар в поддых. Тошка и Соня. Выбора больше не не существовало. Сдаваться всегда нелегко и неприятную минуту хотелось, насколько возможно, оттянуть, но внезапно голос в телефоне изменился. Он стал легким и немного вкрадчивым, как будто легкомысленный Леня перехватил телефон у своего соратника. Но нет, это был все тот-же Вячеслав Евгеньевич и мерзавец, несомненно, читал его мысли:

– Уступить не позорно, Сева – теперь они снова были на "ты" – Пожалуй, на это даже надо немало мужества. Ведь ты же спасаешь друзей, не правда ли? Да для тебя просто не существует более нравственного выбора.

Какая замечательная отмазка, если только я правильно употребляю непривычное для меня слово. А самое мерзкое то, что он прав. Правда, он упустил из виду еще один довод и довод этот немаловажен. Мне просто не для кого хранить тайну Клауса. Нет в мире такой силы, нет таких людей, нет такой страны, кому бы я захотел открыть ее. Но и этим я ее не отдам. Мы еще посмотрим, взлетит ли у них безынерционный двигатель Райхенбаха. Поэтому не стоило так тянуть с ответом, хотя, боюсь, это не спасло бы Виктора. Подозреваю, что его гибель нужна была этим подонкам хотя бы для того, чтобы я в дальнейшем не рыпался.

Как прекрасно было бы стать религиозным и начать верить в бога. Тогда он решил бы, что его послало в этот мир божественное провидение и на нем святая миссию, причем неважно, какая именно. Но привело его сюда не провидение, а гениальное изобретение Клауса Райхенбаха и помощь верных друзей. Так что будь добр Сева, наплюй на все и, в первую очередь, на семью Таразовых, угомонись, осядь в Харькове, заработай деньжат, открой свою автомастерскую, женись и заведи детей. Прекрасный и вполне выполнимый план. Но что-то было не так, он ощущал это где-то очень глубоко, на уровне подсознания или еще ниже, если там внизу что-то есть.

– Хорошо – сказал он, стараясь чтобы голос не дрожал от ненависти – Я согласен.

Похоже на то, Сева, что все же возложена на тебя некая миссия, хотя, возможно, и не столь святая. Только вот какая? Это ему предстояло выяснить в городе, где он родился.

Объект

Из Украины в Россию не ходили поезда и не летали аэропланы. Поэтому пришлось лететь странным путем – через Стамбул. Ему уже однажды довелось лететь на аэроплане из Ленинграда в Харьков и он хорошо запомнил тот полет на дребезжащем и проваливающемся в воздушные ямы двухмоторном "юнкерсе". Потом у него еще долго болели уши то ли от перепадов давления, то ли от жуткого грохота моторов, проникающего сквозь ватные затычки. Поэтому реактивный "аэробус" турецких авиалиний летел для него почти бесшумно. Весь недолгий полет он смотрел на колеблющиеся потоки воздуха вокруг огромного двигателя и вспоминал Серегу Королева, мечтавшего о таких моторах. Потом был шумный аэропорт Стамбула, поражающий размерами после скромного харьковского аэровокзала. Он не знал английского, да и его немецкий был не слишком хорош, но таинственным образом ему не задали никаких вопросов ни на транзитном переходе, ни на посадке на санкт-петербургский рейс. Как во время первого перелета, так и во время второго, рядом с ним сидел один и тот-же молодой человек в кожаной куртке и в огромных темных очках, скрывающих выражение глаз. Юноша то ли спал всю дорогу, то ли делал вид, что спит.