Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Антология

Во втором блоке представлены опубликованные в первых выпусках «Казуса» исследовательские статьи42. В этой части антологии нам хотелось, с одной стороны, собрать вместе тексты, наиболее репрезентативно представляющие ту версию микроистории, которую первоначально развивал альманах «Казус», а с другой стороны, обеспечить относительно «равномерное покрытие» различных стран и периодов (с тем, чтобы продемонстрировать, как работает предложенный Ю. Л. Бессмертным подход при изучении различных «хронотопов»). Разумеется, наш выбор в значительной степени субъективен и далеко не претендует на полноту охвата. Однако мы рассчитываем на то, что антология побудит заинтересованных читателей к самостоятельному чтению других статей в альманахе43.

При подготовке этого сборника неоценимую помощь нам оказали Юлия Александровна Сосорина, а также стажеры-исследователи Научно-учебной лаборатории медиевистических исследований Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» Дарья Анатольевна Серегина и Ольга Алексеевна Макридина.

Некоторые статьи сопровождаются авторскими послесловиями. Квадратными скобками обозначены примечания, которые отсутствовали в статьях изначально, но были добавлены авторами или составителями при подготовке этого сборника.

О. Ю. Бессмертная Лаборатория «Казуса»: о статьях Ю. Л. Бессмертного

— Ищу название для нашего альманаха… Понимаешь, мы будем писать о разных неожиданных случаях, необычных событиях, нестандартных поступках… Меня вот очень привлекает выражение «вот так казус!», «что за казус?!» — но теперь ведь так не говорят?

— Ну и что? Так и назови, «Казус»…

Так в разговоре Ю. Л. Бессмертного с женой, Ириной Михайловной, и родилось название альманаха, предложенное им коллегам и принятое всеми.

Хотя я начала эти заметки со своего рода семейной легенды, я не претендую здесь на какое-либо особое знание или особое свидетельство: мои представления о том, как рождался «Казус» в версии Ю. Л., — лишь одна из возможных трактовок, и основывается она не только на моем общении с отцом, но и, как у многих других, на чтении его работ; устные обсуждения в Центре «История частной жизни и повседневности» ИВИ РАН и сопутствовавшем семинаре, где отшлифовывались предлагавшиеся идеи, остаются за рамками моих наблюдений.

Статьи, которые здесь переиздаются, как и выработка самого подхода, обретшего в итоге название «казусного»44, создавались Ю. Л. в ситуации эмоционально двойственной. С одной стороны, это был период его творческого подъема и вдохновения, попросту счастья от найденного нового — в контексте тогдашней отечественной историографии — ракурса взгляда на прошлое. Этот радостный подъем был, конечно, важной частью общего ощущения свободы — свободы мысли, слова, общения, наступившей после падения советского строя, частью всего того, что теперь стало принято называть «надеждами 90-х». С другой стороны, предлагавшийся подход вызывал скепсис, а то и резкое неприятие большой части коллег-сверстников. На Ученом совете Института всеобщей истории, где утверждали к печати первый выпуск альманаха (к печати должны были утверждаться все издания, выходившие под институтским грифом), не только планировавшаяся книжка, но и само обращение к «уникальному и индивидуальному в истории» подверглись резкой критике. Особенно горьким было то, что критиками выступали не (только) те люди, от которых «три мушкетера» новой исторической науки в Советском Союзе — А. Я. Гуревич, Л. М. Баткин и Ю. Л. Бессмертный — привыкли ждать идеологических заграждений45, но и один из них самих, А. Я. Гуревич, причем он был особенно категоричен. Подходы, введенные Гуревичем за 20–25 лет до того в отечественное историографическое пространство в остром противостоянии официальному советскому марксизму, а именно историю ментальностей (со временем переосмысленную как историческая антропология, или антропологически ориентированная история), Ю. Л. и сам долгое время разделял и всячески пропагандировал; соратников связывала, как долгое время казалось, и тесная личная дружба. Л. М. Баткин на том Ученом совете промолчал, о чем впоследствии упоминал с сожалением в частных беседах, отмечая, что Гуревич был решительно не прав.