Кем вы ему приходитесь?

— Да, особой необходимости нет. И так все ясно. А что, вы с нашим коллективом не согласны?

— Когда Жохов принес свое письмо, ему следовало объяснить, что такое письмо — подлость.

— Э-э-э! Вы неправы, — сказал предместкома, — я не вижу ничего предосудительного в письме Жохова. Он честный, порядочный человек. Если мы Петрову оставим, что мы будем говорить студентам? Что мы им объясним? Надо увольнять.

И уволили. За аморальное поведение.

Очень трудно разговаривать с учениками об их учителе. Так же трудно, как говорить с детьми об их родителях. Я не знала учениц Нины Сергеевны. Они пришли сами, чтобы сказать о своей любви к ней, о своем к ней уважении. (Они не так уж далеки от нее по возрасту: самой младшей — 16 лет, самой старшей — 26.) Предместкома считает, что их подучили. Смею думать, что многолетний учительский и журналистский опыт позволяет мне отличить наученных, подготовленных от тех, кто говорит искренне и то, что действительно думает.

Я была на уроках Нины Сергеевны. Очень грустно, что за три года, которые Нина Сергеевна работает в училище, ни один человек на ее уроках не был. В слове «артистизм» завучу музыкального училища чудится нечто предосудительное. Жаль! Уроки действительно артистические. Но должна сказать, что я недаром говорю о Нине Сергеевне мимоходом. В истории, здесь рассказанной, меня беспокоит не она. Меня гораздо больше беспокоит Жохов.

Я не верю письму Жохова, но давайте представим себе, что каждое слово в этом письме — правда. Значит, сначала он сблизился с женщиной, чтобы она помогла ему поступить в училище. А потом написал об этом по начальству, чтобы не навлечь на себя гнева этого самого начальства.

Да, его очень беспокоило то, что предместкома давно уже подозревает его в неблаговидных отношениях с Ниной Сергеевной. Разумеется, не за нее он беспокоился, а за себя. Следом за своим большим письмом на имя дирекции он написал еще одно маленькое на имя председателя месткома: «Уважаемый тов. К., прошу вас извинить меня за то, что в октябре сего года сказал вам неправду, скрыв от вас тот факт, о котором вы давно догадывались». Этот документ тоже подшит к делу.

— Как вы могли написать такое письмо? — спросила я Жохова.

— Если бы я его не написал, меня исключили бы из училища, — ответил он.

Да, правдивый юноша. Как говорит председатель месткома, честный, порядочный человек…

Конечно, в двадцать лет надо отвечать за свои поступки. Но думаю, что тень от этих писем ложится и на руководителей училища. На людей, которые вдвое старше Олега, на тех, кто эти письма принял и одобрил, кто не сказал Олегу о том, что существуют такие понятия, как мужская честь, человеческое достоинство, о том, что доносить нехорошо, а доносить на женщину, с которой, как ты говоришь, ты был близок, нехорошо вдвойне. Что были случаи и в литературе, и в жизни, когда человек шел на любые жертвы, только бы не пала тень на женщину. Да, трудно представить, чтобы Ромео, например, побежал сообщать князю Вероны о своих отношениях с Розалиной, хотя Розалину он и не любил. Он умер бы скорее, чем сказал о женщине то, что сказал Олег.

Все мы допускаем случаи, когда руководителю учреждения необходимо поговорить с кем-либо из сотрудников по их личному делу, предостеречь их или что-нибудь им посоветовать. Но какой великой осторожности, какой деликатности это требует!

Почему Нине Сергеевне отказали в разговоре наедине? Почему человека, едва вернувшегося из больницы, надо тотчас вызывать на местком только на том основании, что бюллетень закрыт? И, прошу прощения, зачем вообще вызывать на местком по такому поводу? Неужели члены месткома всерьез думали, что многолюдное собрание в этом случае будет полезно? Что оно может быть не оскорбительно? Что в присутствии десяти членов месткома женщина будет рассказывать, «как все было», и останавливаться на любопытных подробностях? Не приходило ли им в голову, что это безнравственно? И аморально?

«Владимир Ильич ничего так не презирал, — пишет в своих воспоминаниях Н. К. Крупская, — как всяческие пересуды, вмешательство в чужую личную жизнь. Он считал такое вмешательство недопустимым».

Вот это, видимо, и надо было сказать студентам, если бы они спросили о письме Жохова. Это и надо было бы объяснить им. И тогда бы им стало непреложно ясно, чье именно поведение аморально.

НЕ ДЛЯ АРХИВА

Письмо первое