Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории

В этой точке два языка «Государства и эволюции» как бы входят в прямое противоречие: детерминизм неомарксистского языка противостоит перестроечному утверждению свободы выбора, у которой, однако, не оказывается заинтересованного субъекта или социального класса. Бюрократия в обоих своих ликах – служителей государства и одновременно бизнесменов – заинтересована в сохранении непрозрачной связки собственности и власти[626].

Язык и декларируемые имперские «идеалы» бюрократии дисквалифицируются Гайдаром как «слова», с которыми нет смысла спорить. Но последующий призыв к выходу из логики детерминизма интересов обеспечивается автором за счет явного обращения к идеалам «граждан великой страны» на языке перестроечной философии истории выбора и альтернативы[627]. Гайдар подчеркивает, что противостояние возрождающемуся иррациональному и имитационному имперскому культу государства и стоящим за ним объективным интересам бюрократии будет трудным, и положительный исход не гарантирован. Однако интересам бюрократии, которую нет смысла переубеждать, Гайдар противопоставляет именно «идеалы» разумных демократов и либералов. В статье «Новый курс?», написанной за несколько месяцев до книги, политик более явно обозначает проблему – опорой его реформ должен был бы быть средний класс, ослабленный и дезориентированный в результате гиперинфляции, которая, в свою очередь, стала результатом действия отраслевых лоббистов и Центробанка [Гайдар 1994]. «Идеалы» не действуют в языке постмарксистского подозрения к идеологии, но на них оказывается возможно опереться, используя историософский язык перестройки:

Обречены ли все попытки либералов, демократов сместить главный вектор истории?.. Конечно, я глубоко убежден, что это не так, иначе незачем было бы и заниматься политикой, пытаться растопить вечный полюс оледенелой государственности, в которую вмерзло живое тело страны! Вместе с тем надо трезво видеть и опасность такого развития событий. И главное, понимать, что реальное развитие событий на самом деле зависит сегодня от наших усилий [Гайдар 1995: 157].

Заключение

В книге «Государство и эволюция» Гайдар предложил оригинальную неомарксистскую схему мировой истории, объясняющую эволюцию России и СССР в терминах нормального для большинства стран «азиатского способа производства», а перестройку – как исторически предопределенное изменение, соответствующее инстинктивно понятным «азиатским» экономическим интересам различных слоев советской номенклатуры. Одновременно историософский язык перестройки предоставил автору риторический инструментарий для формулировки политического курса реформ как возможности решительного «исторического выбора» общества. В этой логике ставка на исторический выбор, обеспеченный добродетелью и политической волей сознательных граждан, дает России уникальный шанс выйти из заколдованного цикла «азиатского способа производства». Широкий набор способов публичной, аппаратной и, наконец, собственно политической коммуникации в Верховном Совете, в которую был вовлечен реформатор в ходе карьеры, контрастировал с нарастающим ощущением невозможности объяснить свою позицию более широкому кругу заинтересованных сторон и обществу в целом. В ситуации коммуникативного разрыва и противоречия курса реформ экономическим интересам элиты публичная риторика должна была стать основой политического действия. Последующее признание Гайдара в собственной неприспособленности к роли политика ретроспективно делает слабой ставку на преодоление логики экономического детерминизма (интересов) с помощью свободного политического выбора (идеалов), предполагающее убедительную публичную полемику. По оценке значительного числа соратников и оппонентов Гайдара, включая и самого реформатора, переход от номенклатурного капитализма к «западной цивилизации» не был реализован[628]. Книга «Государство и эволюция» – это выражение напряжения интеллектуальной работы ученого и реформатора в момент, когда он стоит перед необходимостью принять или преодолеть свое политическое бессилие перед лицом ясно осознаваемых им долгосрочных трендов и социальных интересов. Слабость красноречия политического философа свободы и частной собственности отчасти способствовала тому, что предостережения философа истории, основанные на экономическом детерминизме, сбылись. Прогностическая сила неомарксистского языка «Государства и эволюции», описывающего долгосрочные интересы номенклатуры, сохраняет этот текст актуальным и оригинальным высказыванием спустя двадцать лет после написания.