Кембрия. Трилогия (СИ)

Книжнице, рукодельнице, певунье.
Самой домашней девочке из всех!
И уж она никак не допустит, чтобы такое хозяйство, как Кер–Сиди, ушло из семьи.
Немайн уже не спит. Глаза открыты, изучают потолок. Прожилок на балках не разглядеть – самое темное время ночи, неуютное даже для сидов. Сон не идет… В голове пустота. Что там может быть, когда случилось совершенно невозможное? Запах огня и воды, жажда погони, жажда крови, желание даже не вешать, резать или жечь – грызть и рвать когтями. При совершенно отрешенном сознании. Рычание, и то вышло спокойным и чуть деловитым: мол, дело есть дело, надо порвать кое–кого на клочки… не обессудьте. Но главное – память. Чья? Огонь, уголь, дым – хочется бежать, голосить дурным голосом. А еще хочется гнать добычу – летящим шагом, босой по снегу! Когда жертва завязнет или упадет от изнеможения, не спеша подойти, без гнева и пристрастия превратить чужую жизнь в свою – и сородичей. И если их, проглотов, рядом нет – лишнее спрятать на черный день, а самый сытный кусок принести домой, где ждут… Не маленький, не сестры и мать – кто–то другой, сильный, родной, понимающий.
Почему хочется вести родичей за собой против великана, способного прихлопнуть тебя одним точным ударом – и знать, что он никогда не будет достаточно точен, ведь ты маленькая, но ловкая, а твое оружие острей?
И почему все это появилось только сейчас?
Неужели там, в темной глубине сознания, прячется дух божества, решивший занять неудобную оболочку, от которой отлетела человеческая душа?
Немайн встала. Распахнула окно – слабый ветер сгоняет туман к реке, и у терпкой гари пожарища не выходит заглушить ароматы майской ночи. Вечерняя Луна уже зашла, утренняя еще не встала, влажное марево спрятало половину звезд, а оставшиеся – только для нее! – кажутся расплывчатыми болотными огоньками.
Греческая императрица, возможно, нашла бы небо – свидетельством могущества и благости Господней, а темные очертания крыш и крепостных стен – мило провинциальными. Инженер двадцать первого века припомнил бы расстояния до нескольких звезд, и, быть может, порадовался бы, что сомнительное сидовское бессмертие дает ему шанс когда–нибудь взглянуть на них поближе – если работа будет выполнена верно. Древняя богиня с наслаждением втянула бы ноздрями запах своей земли, пусть не породившей ее, но признавшей, несмотря на все перемены. Слушала бы музыку шорохов, и ее вряд ли сильно бы волновало, кто там развесил звезды на небе – ей хотелось бы не летать, а петь!
Немайн поняла – ей хочется петь.
Петь навзрыд, плачем, разрывающим сердца, и при этом не испытывать ни ужаса, ни радости – только бесконечное уютное довольство плещущей через горло души.
Порыв пришлось задавить. На смену ожиданию радости явилось холодное рассуждение. Шепот – мыслям трудней ускользнуть, если их проговаривать вслух.