Кэндлстон — пожиратель света

— Верно, Уолтер, вы правы. Какое, однако, удивительное явление: старый пророк изыскал способ сделать новую запись в книге через пятнадцать сотен лет, к тому же на незнакомом ему диалекте. Хотя, я полагаю, если рука способна начертать писания на стене вавилонского дворца, то всякое возможно.

Билли, потирая заспанные глаза, повернулся к учителю:

— Рука, профессор?

— Да. Об этом тоже рассказывает Библия. — Профессор снова надел очки и наклонился, чтобы перечитать текст. — Хорошо, что Мерлин освоил наш язык. Если бы он написал это по-латыни, мне пришлось бы ворошить старые пыльные учебники, чтобы прочитать его послание.

— Ну так что же это значит? — Мать Билли убрала руку со станицы и поднялась.

— Я знаком с традиционными трактовками этого отрывка, но затрудняюсь ответить, как они применимы к нашей ситуации. Поскольку мы ограничены во времени, мне бы хотелось обдумать это, пока мы готовимся к отбытию. Я поделюсь своими соображениями по дороге в университет.

Пока взрослые убирали постели, Уолтер сидел на своей кровати, зевая и потягиваясь. Билли знал, что ему нужно собираться, но не мог оторваться от книги. Впервые она заговорила не стихами, а прозой, и все же каждое слово этого послания было не менее загадочным. Может быть, оно продолжается на следующей странице…

Тайны непознанного влекли Билли, точно груз весом в тонну, висящий у него на шее. Следующая страница, пока неоткрытая и безмолвная, призывала его, как прекрасные сирены Одиссея. Одна часть сознания Билли решительно требовала, чтобы он перевернул страницу, в то время как другая шептала: «Нет, Билли. Это опасно». Он вспомнил предостережения, начертанные собственной рукой Мерлина, но это были тихие, далекие голоса, не то что вопли фурий у него в голове, тянущих его на следующую страницу. Да и само предостережение, казалось, лишь усиливает искушение. Что такого страшного может случиться, если он пренебрежет им? Если не попробовать, так никогда и не узнаешь. И никто не узнает. Разве это не трагедия — не познать мудрость, которая сама просится тебе в руки?

Пальцы Билли, негнущиеся, но дрожащие, приподняли страницу за уголок, несмотря на битву, не стихающую у него в голове. Они двигались как бы сами по себе, не слушаясь его, и лезли туда, куда он запрещал.

Он перевернул страницу и испустил протяжный выдох, словно только что закончил великую битву, но, прочитав новые строки, он понял, что проиграл.

— Уильям! — позади раздались тяжелые шаги профессора. — Уильям! Страница еще не закончилась!

Билли не отвечал. Он едва мог дышать. Судорога крепко сдавила ему горло, перекрыв кислород. Когда, наконец, легкие загорелись, прося пощады, Билли разинул рот и смог сделать глоток бесценного воздуха. Он вдыхал, пока от усилий не закружилась голова. Каждое из прочитанных им слов стучало у него в мозгу, как молоток судьи после оглашения смертного приговора.

Теплое дыхание профессора коснулось затылка Билли.

— Уильям, я боюсь, что это дурные новости. Открытая вами страница содержит ужасное пророчество.

— Ага, — отвечал Билли еле слышно, — я уже догадался.

Мать Билли и Уолтер подошли ближе, а профессор стал читать вслух:

Заветы прошлого поправ,
Ты слово дал, но не сдержал
И, месть поспешно учинив,
Спасенья цену не узнал.
Бича удары для рабов,
Не для наследных сыновей.
Для гордецов, что только мнят,
Что силы нет земной сильней.
Надежда, побеждая страх,
Пусть в сердце верное войдет
Того, кто молит о тебе
И слезы праведные льет.
Душа, свободу получив,
Должна отвергнуть страх земной,
Не дрогнуть, видя зверя лик,
И род не обесчестить свой.

Профессор взял дневник, захлопнул его и резким движением сунул под мышку. Его лицо покраснело, глаза сузились.

— Отныне я буду всегда держать книгу при себе. — Закрыв свой чемодан, он понес его в ванную. — Если не возражаете, я пойду первым. Я быстро. Мне бы хотелось скорее выйти на улицу, дабы обдумать положение дел наедине. — И он захлопнул дверь, оставив их в темноте.

Уолтер вскочил на свою кровать и зажег свет. Мама протянула к Билли обе руки, подняла его на ноги и обняла за плечи. Он знал, что она хочет утешить его, но все было напрасно. Он снова проиграл бой, на этот раз с самим собой. Он мысленно ругал себя последними словами, чувствуя себя слабым, беззащитным и загнанным в ловушку, точно зверь в клетке, гордый и жалкий одновременно, и превыше всего — безмерно самолюбивый.