Кенилворт

— Вот именно, госпожа, — молвила ее благоразумная наперсница, — и поистине я иногда желаю, чтобы вы не говорили о нем так часто и так неосторожно.

— Можешь не предостерегать меня, Дженет, — ответила нетерпеливая и неисправимая графиня, — я рождена свободной, хотя сейчас и заперта в клетку, словно дорогая чужеземная рабыня, а не жена английского вельможи. Я выносила все это с радостью, пока была уверена в его любви ко мне; но теперь и язык мой и сердце будут свободны, как бы ни пытались обуздать их. Говорю тебе, Дженет, я люблю своего мужа и буду любить его до последнего вздоха; я не смогу разлюбить его, даже если бы захотела, даже если бы он, упаси боже, разлюбил меня. Но я буду повторять во всеуслышание, что была бы счастливее, если бы осталась в Лидкот-холле, хотя бы мне и пришлось выйти замуж за беднягу Тресилиана с его унылым видом и головой, забитой науками, а этого мне вовсе не хотелось. Он не раз говорил, что если я буду читать его любимые книги, то придет время, когда я порадуюсь этому, — теперь, кажется, это время настало.

— Я купила вам несколько книг, госпожа, — сказала Дженет, — у хромого, который продавал их на Рыночной площади и довольно-таки дерзко таращил на меня глаза…

— Дай-ка я взгляну на них, Дженет, но только не предлагай мне книг по твоему собственному строгому выбору. Что это такое, моя праведнейшая девица?.. «Пара щипцов для золотого подсвечника», «Горсть мирры и иссопа для исцеления тоскующей души», «Глоток воды из долины Бака», «Лицемеры и подстрекатели», — что это за чушь, милая?

— Нет, госпожа, вовсе не чушь, — отозвалась Дженет, — книги эти подобают случаю и помогли бы призвать благословение божие на путь вашей светлости; но если вам не нравится ни одна из них, то здесь, мне кажется, есть и пьесы и стихи.

Графиня рассеянно принялась рассматривать книги, перебирая такие редчайшие тома, которые теперь обогатили бы десятка два букинистов. Здесь были «Поваренная книга, изданная Ричардом Лентом» и «Книги Скелтона», «Народные забавы», «Замок познания» и тому подобное. Но ни одна из них не заинтересовала графиню. Услышав во дворе быстрый топот лошади, она перестала равнодушно перелистывать страницы, радостно вскочила, уронив книги на пол, и бросилась к окну, восклицая:

— Это Лестер! Мой благородный граф! Мой Дадли! Каждый удар копыт его лошади звучит как божественная музыка!

В замке поднялась суматоха, затем в комнату вошел Фостер и, не поднимая глаз, угрюмо объявил:

— Там прибыл от милорда мистер Ричард Варни; он скакал всю ночь, и ему необходимо поговорить с вашей светлостью.

— Варни! — разочарованно произнесла графиня. — Поговорить со мной? Фи! Но он прибыл с вестями от Лестера — впусти же его поскорей.

Варни вошел в туалетную комнату, где графиня сидела, сияя красотой и всем, что могло к ней прибавить искусство Дженет и богатый, со вкусом сделанный домашний наряд. Но самым лучшим ее украшением были каштановые локоны, каскадом ниспадавшие на лебединую шею и грудь, которая вздымалась от тревожного ожидания, вызвавшего румянец на ее лице.

Варни вошел в комнату в той одежде, в которой утром сопровождал своего господина во дворец, и великолепие этого наряда составляло странный контраст с беспорядком, в какой привела его стремительная скачка темной ночью по плохим дорогам. На лице его отражались тревога и нетерпение, как у человека, сомневающегося в успехе своего предприятия и все же вынужденного сообщить свои новости. Обеспокоенная графиня сразу заметила это и воскликнула:

— Вы с вестями от милорда, мистер Варни? Боже милостивый! Он болен?

— Нет, миледи, благодарение богу! — ответил Варни. — Успокойтесь и позвольте мне перевести дыхание, прежде чем я сообщу вам свои вести.

— Ни вздоха, сэр, — нетерпеливо возразила графиня. — Я знаю ваши актерские повадки. Если у вас хватило дыхания, чтобы добраться сюда, его хватит и на то, чтобы передать поручение, хотя бы в общих словах.

— Миледи, мы не одни, а поручение милорда предназначено только для ваших ушей.

— Оставьте нас, Дженет и мистер Фостер, — сказала графиня, — но будьте в соседней комнате, чтобы я могла позвать вас.

Фостер с дочерью, повинуясь приказу леди Лестер, удалились в соседнюю комнату. Дверь, ведущая из спальни, была затем плотно закрыта и заперта на засов, и Фостер с дочерью остались в тревожном ожидании; Фостер — с суровым, подозрительным; хмурым видом, Дженет — с молитвенно сложенными руками и взглядом, в котором боролись два чувства: страстное желание предугадать судьбу своей госпожи и мольба к небесам о ее безопасности. Казалось, Энтони Фостер догадывался, какие мысли владеют его дочерью, потому что он прошелся по комнате и, взволнованно схватив руку девушки, сказал:

— Ты права — молись, Дженет, молись… Всем нам нужно молиться, а некоторым из нас — особенно. Молись, Дженет, я бы и сам молился, но я должен прислушиваться к тому, что происходит рядом… Быть беде, дочка… быть беде. Прости, господи, нам грехи наши, но внезапный странный приезд Варни не сулит ничего доброго.