Кентавр

Юноша так долго напрягал слух в надежде услышать шаги и голоса, что, казалось, теперь утратил способность воспринимать звуки вообще. Слух изменил ему. Потом пришли сны о воде. Бесконечно мучительные. Он слышал ее… слышал, как струятся ее серебряные потоки, как пробираются через английские луга маленькие речушки. Вода журчала, и это было лучшей на свете музыкой. Он слышал всплески воды. Опускал в нее руки, ноги, голову, погружаясь в глубокую щедрую прохладу. Он пил ее всей кожей, а не только губами. Восхитительно! Лед звенел в шипучей, искрящейся воде, словно в стакане. Ларсен плавал и нырял. Вода свободно омывала его спину и плечи — многие галлоны воды, потоки, струи кристальной, прохладной живительной влаги….

А потом он стоял в буковом лесу и ощущал струящийся поток великолепного летнего ливня на своем лице, слышал его яростный звон о тысячи жаждущих влаги листьев. Мокрые стволы поблескивали вокруг, пахло сырым мохом, кожисто покачивались листья папоротника во влажной взвеси. Он полностью погрузился в нее.

Горный поток, наполненный прохладой снегов, пронесся с пеной мимо, обдав брызгами волосы и щеки. Юноша нырнул вниз головой… Теперь он погрузился по шею, и она была рядом с ним; они были вместе под водой; он видел ее сияющие глаза, направленные на него под этим обильным потоком.

Но голос был не ее… «Ты утонешь, но не будешь знать, что утонул…» С его распухших губ сорвалось имя, но не прозвучало ни единого звука. Он закрыл глаза. К нему пришло счастливое забытье…

Но послышались в этот момент звуки. Это был голос, точнее, голоса и стук копыт о песок. Точки исчезли в небе так же загадочно, как и появились. И, словно в ответ на эти звуки, он двинулся — но это было бессознательное движение. Юноша не знал, что двигается. И неподконтрольное разуму тело потеряло свой шаткий баланс. Он перевернулся, но не чувствовал, что переворачивается. Медленно, скользя по склону дюны, он стал скатываться. Словно бревно, постепенно соскальзывал, переворачиваясь снова и снова, и так до самого низа — ведь ничто его не останавливало. Всего несколько футов… Не высоко, но достаточно для того, чтобы медленно катиться вниз. Раздался всплеск. Но и всплеска он не слышал…

Его нашли в небольшом водоеме — одном из столь редких в пустыне источников, которые бедуины особенно ценят. Долгие часы он лежал в каких-то трех ярдах от желанной воды. Он утонул… но не знал, что тонет…

Перевод И. Чусовитиной

Храм минувшего

В одну из ночей, когда во мне особенно громко зазвучал голос второго — или основного? — мечтательного «я», явилась мне Греза со старинными, покрытыми патиной ключами в руках. И легкой поступью повела меня через прекрасные поля и сладко пахнущие луга, где в живых изгородях, во тьме весенней ночи, уже раздавались перешептывания тихих голосов, пока наконец мы не приблизились к неведомому величественному строению со слепыми окнами и уходящей далеко ввысь крышей, наполовину скрытой светлеющей мглой наступающего утра. Я успел заметить, что жалюзи на окнах непроглядно-черные, а само здание кажется закутанным в почти видимый кокон незыблемого покоя.

— Это здесь, — прошептала она мне на ухо, — здесь находится Храм Минувшего. Мы вместе пройдемся по его залам, анфиладам и галереям, но только быстро, нигде не задерживаясь: ключи у меня ненадолго, а ночь уже на исходе. Но, кто знает, может быть, ты все же успеешь вспомнить!

Со страшным скрежетом ключ в замке повернулся, а когда тяжелая дверь открылась в темноту холла и мы оказались внутри, мне почудились звуки многоголосой шепчущей толпы — неясные стоны, непонятный шелест тканей, — как если бы множество людей металось в неспокойном сне перед близким пробуждением. Глубокая и сильная печаль поразила меня, проникнув во все уголки души, на глаза навернулись слезы, грудь стеснилась, и сердцем я ощутил, будто что-то спавшее веками собирается вернуться к жизни. Не в силах противиться, все мое существо погрузилось в беспросветно-черную меланхолию, а сердечную боль перед пробуждением неведомых сущностей невозможно было выразить словами… По мере нашего продвижения в глубь дома неясные голоса и стоны уносились от нас еще дальше в пространство сводов этого Храма, и я начал различать, как буквально все вокруг заполонено силуэтами с воздетыми руками, развевающимися одеждами, ниспадающими локонами и глазами столь пронзительно грустными и исполненными такой тоски, что от невольного удивления силой страстных переживаний уже готовые потечь у меня слезы вдруг отхлынули обратно.