Кентавры на мосту

Звездочет не присоединялся к утренней зарядке принципиально: не мог. Омский постепенно втянулся и оценил это действо. Бег ему не давался: от него быстро перехватывало дыхание, слабели ноги, а жизнь казалась несоразмерной телу обузой; зато перекладина и брусья неизменно привлекали. Это было сродни неврозу: при виде турника неодолимо тянуло виснуть на холодной железной палке, пока не отказывали руки. Сначала они отказывали после пяти подтягиваний, потом – десяти, а в последнее время соглашались терпеть до пятнадцати. Омскому это нравилось – так же, как и взлет над параллельными штангами брусьев или передвижение мучительными толчками по рукоходу. Венцом зарядки было коллективное обливание между двух берез. Воду приносили каждый в своем ведре, обнажались до последнего и принимали стынущей кожей удар 10–12 литров холодного жидкого счастья. Потом мальчишки, обмотавшись полотенцами, малочисленной толпой вламывались в узкий коридор и разбегались по комнатам. Омский обычно успевал зайти в свою студию в учительском домике, переодеться и вернуться к богатому спонсорскому завтраку. Сегодня достался безразмерный омлет с куском соленого лосося. Кофе Хозяин презирал, но машину приобрел, и варить эспрессо можно было без ограничения.

День случился предканикулярный. Значит, занятия сменятся трудным совещанием и, вероятно, пьянкой.

Омский начинал с младшими. По традиции все их уроки в последний день могли быть только волшебными. Литератор, за отсутствием опыта волшебства, решил переложить ответственность на Кристофера Марло. Для разминки показал несколько языковых фокусов вроде палиндромов и тому подобных пустяков, затем рассказал о волшебной силе слова, заговорах и заклинаниях, между делом приводя сомнительные примеры из литературы. Подробно остановился на несанкционированном проникновении в пещеру Али-бабы, занятном трах-тибидохе Хоттабыча (эта история почему-то особенно тронула смешливых паразитов) и сказке советского писателя-гуманиста Валентина Катаева «Цветик-семицветик». Попросил сочинить заклинание – но такое, чтобы произошло хотя бы незначительное чудо. Сочинили. Чуда, впрочем, не наступало. Лампы горели ровно, не гасли и даже не подмигивали; ветер не врывался в класс ни из коридора в дверь, ни с улицы в форточку; портреты писателей и иных деятелей науки и культуры не падали; бюст Вольтера не мироточил. Тогда Омский счел, что пора уже взяться за дело и открыл черный том Марло – на сцене из «Трагической истории доктора Фауста», содержащей знаменитое латинское заклинание, которое, по мнению многих авторитетов, натурально применялось в богатом на суеверия XVI веке. Латинского он не знал, но с латиницей периодически сталкивался, поэтому, спотыкаясь на ударениях, начал читать оригинал: «Sint mihi…» и так далее. Дети замерли, ожидая какого-нибудь подвоха. Подвоха не предвиделось. «… surgat nobis dicatus Mephistophilis», – закончил Омский.

– А что это значит? – спросил старательно сплющенный с висков мальчик.

Омский прочитал русский перевод, размещенный тут же, внизу страницы: «…пусть предстанет сейчас перед нами названный Мефистофель!» Мефистофель, однако, не предстал. Повисла небольшая неорганизованная пауза. Сидящий позади всех хитрый Гриша сморщил нос и тоже задал вопрос:

– А на какой странице это ваше заклинание?

– Вообще оно не мое, а Фауста… А на какой бы тебе хотелось?

– Ну, – он начал хихикать, – вы понимаете…

– Давай глянем, – и Омский глянул.

Заклинание разместилось на 222-й странице. Гриша захихикал громче, так что даже из носу его вылетело что-то на манер сопельки.

– А что же там тогда… там?

– Да, это исключительно интересно. Сейчас посмотрим, – проговорил Омский, подбираясь к соответствующей странице. На 661-й закончились примечания; содержание занимало 663-ю; последнее, о чем сообщалось на 664-й, было то, что книга отпечатана в Образцовой типографии имени А. А. Жданова (тут Омский почувствовал первые признаки потустороннего дуновения) Московского городского совнархоза (признаки усилились). 666-я пустовала: это был задний форзац. Класс выдохнул: пронесло.

Занятие можно было заканчивать.

Солидные старшие обходились без волшебства, и разговор зашел о Достоевском.

– Вот вы сегодня разъедетесь по домам, – завел свою шарманку учитель, – и хорошо знакомый вам Свидригайлов тоже собирался разъехаться: не то на воздушном шаре, не то в Америку.

Один мальчик думает

А че не пинает свой портфель? Вот это был прикол![1]Свидригайлов так Свидригайлов, какая разница. Сейчас начнет вязаться, сколько я прочитал. Прошлый раз я говорю, начал читать, а он: «В смысле, начал? Название, типа, прочел?» Сижу, блин, как обосранный. Сегодня не трогает, сам трендит.