Читаем Кентерберийские рассказы полностью

Кентерберийские рассказы

Когда Апрель обильными дождямиРазрыхлил землю, взрытую ростками,И, мартовскую жажду утоля,От корня до зеленого стебляНабухли жилки той весенней силой,Что в каждой роще почки распустила,А солнце юное в своем путиВесь Овна знак успело обойти, [7]И, ни на миг в ночи не засыпая,Без умолку звенели птичьи стаи,Так сердце им встревожил зов весны,—Тогда со всех концов родной страныПаломников бессчетных вереницыМощам заморским снова поклонитьсяСтремились истово; но многих влекФома Бекет, [8]святой, что им помогВ беде иль исцелил недуг старинный,Сам смерть приняв, как мученик безвинный.Случилось мне в ту пору завернутьВ харчевню «Табард», [9]в Соуерке, свой путьСвершая в Кентербери по обету;Здесь ненароком повстречал я этуКомпанию. Их двадцать девять было.Цель общая в пути соединилаИх дружбою; они — пример всем нам —Шли поклониться праведным мощам. Конюшен, комнат в «Табарде» немало,И никогда в нем тесно не бывало.Едва обильный ужин отошел,Как я уже со многими нашелЗнакомых общих или подружилсяИ путь их разделить уговорился. И вот, покуда скромный мой рассказЕще не утомил ушей и глаз,Мне кажется, что было бы уместноВам рассказать все то, что мне известноО спутниках моих: каков их вид,И звание, и чем кто знаменитИль почему в забвенье пребывает;Мой перечень пусть Рыцарь открывает. Тот рыцарь был достойный человек. [10]С тех пор как в первый он ушел набег,Не посрамил он рыцарского рода;Любил он честь, учтивость и свободу;Усердный был и ревностный вассал.И редко кто в стольких краях бывал.Крещеные и даже басурманеПризнали доблести его во брани. Он с королем Александрию брал, [11]На орденских пирах он восседалВверху стола, был гостем в замках прусских,Ходил он на Литву, ходил на русских,А мало кто — тому свидетель бог —Из рыцарей тем похвалиться мог.Им в Андалузии взят Алжезир [12]И от неверных огражден Алжир.Был под Лайасом он и СаталиейИ помогал сражаться с Бельмарией. [13]Не раз терпел невзгоды он и гореПри трудных высадках в Великом море, [14]Он был в пятнадцати больших боях;В сердца язычников вселяя страх,Он в Тремиссене трижды выходилС неверным биться, — трижды победил.Он помогал сирийским христианамДавать отпор насильникам-османам,И заслужил повсюду почесть он.Хотя был знатен, все ж он был умен,А в обхожденье мягок, как девица;И во всю жизнь (тут есть чему дивиться)Он бранью уст своих не осквернял —Как истый рыцарь, скромность соблюдал. А что сказать мне об его наряде?Был конь хорош, но сам он не параден;Потерт кольчугой был его камзол,Пробит, залатан, в пятнах весь подол.Он, возвратясь из дальнего похода,Тотчас к мощам пошел со всем народом. С собой повсюду сына брал отец.Сквайр [15]был веселый, влюбчивый юнецЛет двадцати, кудрявый и румяный.Хоть молод был, он видел смерть и раны:Высок и строен, ловок, крепок, смел,Он уж не раз ходил в чужой предел;Во Фландрии, Артуа и Пикардии [16]Он, несмотря на годы молодые,Оруженосцем был и там сражался,Чем милостей любимой добивался. Стараньями искусных дамских рукНаряд его расшит был, словно луг,И весь искрился дивными цветами,Эмблемами, заморскими зверями.Весь день играл на флейте он и пел,Изрядно песни складывать умел,Умел читать он, рисовать, писать,На копьях биться, ловко танцевать.Он ярок, свеж был, как листок весенний.Был в талию камзол, и по колениВисели рукава. [17]Скакал он смелоИ гарцевал, красуясь, то и дело.Всю ночь, томясь, он не смыкал очейИ меньше спал, чем в мае соловей. Он был приятным, вежливым соседом:Отцу жаркое резал за обедом. Не взял с собою рыцарь лишних слуг,Как и в походах, ехал он сам-друг.С ним Йомен был, [18]— в кафтане с капюшоном;За кушаком, как и наряд, зеленымТорчала связка длинных, острых стрел,Чьи перья йомен сохранять умел —И слушалась стрела проворных рук.С ним был его большой могучий лук, [19]Отполированный, как будто новый. Был йомен кряжистый, бритоголовый,Студеным ветром, солнцем опален,Лесной охоты ведал он закон.Наручень пышный стягивал запястье,А на дорогу из военной снастиБыл меч и щит и на боку кинжал;На шее еле серебром мерцал,Зеленой перевязью скрыт от взора,Истертый лик святого Христофора. [20]Висел на перевязи турий рог —Был лесником, должно быть, тот стрелок. Была меж ними также Аббатиса —Страж знатных послушниц и директриса. [21]Смягчала хлад монашеского чинаУлыбкой робкою мать Эглантина.В ее устах страшнейшая хулаЗвучала так: «Клянусь святым Элуа». [22]И, вслушиваясь в разговор соседний,Все напевала в нос она обедню;И по-французски говорила плавно, [23]Как учат в Стратфорде, а не забавнымПарижским торопливым говорком.Она держалась чинно за столом:Не поперхнется крепкою наливкой,Чуть окуная пальчики в подливку, [24]Не оботрет их о рукав иль ворот.Ни пятнышка вокруг ее прибора.Она так часто обтирала губки,Что жира не было следов на кубке.С достоинством черед свой выжидала,Без жадности кусочек выбирала.Сидеть с ней рядом было всем приятно —Так вежлива была и так опрятна.Усвоив нрав придворных и манеры,Она и в этом не теряла мерыИ возбуждать стремилась уваженье,Оказывая грешным снисхожденье.Была так жалостлива, сердобольна,Боялась даже мышке сделать больноИ за лесных зверей молила небо.Кормила мясом, молоком и хлебомСвоих любимых маленьких собачек.И все нет-нет — игуменья заплачет:Тот песик околел, того прибили —Не все собак игуменьи любили. Искусно сплоенное покрывалоВысокий, чистый лоб ей облегало.Точеный нос, приветливые губкиИ в рамке алой крохотные зубки,Глаза прозрачны, серы, как стекло,—Все взор в ней радовало и влекло.Был ладно скроен плащ ее короткий,А на руке коралловые четкиРасцвечивал зеленый малахит.На фермуаре золотой был щитС короной над большою буквой «А»,С девизом: «Amor vincit omnia». [25] Была черница с нею для услугиИ трое Капелланов; на досугеОни вели с Монахом важным спор. Монах был монастырский ревизор.Наездник страстный, он любил охотуИ богомолье — только не работу.И хоть таких монахов и корят,Но превосходный был бы он аббат:Его конюшню вся округа знала,Его уздечка пряжками бренчала,Как колокольчики часовни той,Доход с которой тратил он, как свой. Он не дал бы и ломаной полушкиЗа жизнь без дам, без псарни, без пирушки.Веселый нравом, он терпеть не могМонашеский томительный острог,Устав Маврикия и Бенедикта [26]И всякие прескрипты и эдикты.А в самом деле, ведь монах-то прав,И устарел суровый сей устав:Охоту запрещает он к чему-тоИ поучает нас не в меру круто:Монах без кельи — рыба без воды. [27]А я большой не вижу в том беды.В конце концов монах — не рак-отшельник,Что на спине несет свою молельню.Он устрицы не даст за весь тот вздор,Который проповедует приор.Зачем корпеть средь книг иль в огороде,Зачем тощать наперекор природе?Труды, посты, лишения, молитвы —На что они, коль есть любовь и битвы?Пусть Августин печется о спасенье,А братии оставит прегрешенья.Был наш монах лихой боец, охотник.Держал борзых на псарне он две сотни:Без травли псовой нету в жизни смысла.Он лебедя любил с подливкой кислой. [28] Был лучшей белкой плащ его подбит,Богато вышит и отлично сшит.Застежку он, как подобает франтам,Украсил золотым «любовным бантом». [29]Зеркальным шаром лоснилась тонзура,Свисали щеки, и его фигураВся оплыла; проворные глазаЗапухли, и текла из них слеза.Вокруг его раскормленного телаИспарина, что облако, висела.Ему завидовал и сам аббат —Так представителен был наш прелат.И сам лицом упитанный, румяный,И сапожки из лучшего сафьяна,И конь гнедой, артачливый на вид. С ним рядом ехал прыткий Кармелит. [30]Брат сборщик был он [31]— важная особа.Такою лестью вкрадчивою кто быИз братьи столько в кружку мог добыть?Он многим девушкам успел пробитьВ замужество путь, приданым одаря;Крепчайшим был столпом монастыря.Дружил с франклинами [32]он по округе,Втирался то в нахлебники, то в другиКо многим из градских почтенных жен;Был правом отпущенья наделенНе меньшим, говорил он, чем священник —Ведь папой скреплено то отпущенье.С приятностью монах исповедал,Охотно прегрешенья отпускал.Епитимья его была легка,Коль не скупилась грешника рука.Ведь щедрые на церковь приношенья —Знак, что замолены все прегрешенья,И, покаянные дары приняв,Поклялся б он, что грешник чист и прав.«Иные, мол, не выдавят слезыИ не заставят каяться язык,Хотя бы сердцем тайно изнывалиИ прегрешений скверну сознавали.Так, чтоб избегнуть плача и поста,Давай щедрее — и душа чиста». Он в капюшоне для своих подружекХранил булавок пачки, ниток, кружев.Был влюбчив, говорлив и беззаботен.Умел он петь и побренчать на роте. [33]Никто не пел тех песен веселей.Был телом пухл он, лилии белей.А впрочем, был силач, драчун изрядный,Любил пиров церемониал парадный.Трактирщиков веселых и служанокИ разбитных, дебелых содержанок.Возиться с разной вшивой беднотою?Того они ни капельки не стоят:Заботы много, а доходов мало,И норову монаха не присталоВодиться с нищими и бедняками,А не с торговцами да с богачами. Коль человек мог быть ему полезен,Он был услужлив, ласков и любезен.На откуп отпущения он брал,К стадам своим других не подпускал.Хоть за патент платил в казну немало,Но сборами расходы покрывал он.Так сладко пел он «In principio» [34]Вдове разутой, что рука ееПоследнюю полушку отдавала,Хотя б она с семьею голодала.Он, как щенок, вокруг нее резвился:Такой, да своего бы не добился!В судах любви охотно он судил,И приговоры брат сей выносилТак, словно был он некий кардинал.Он рясою своею щеголял —Не вытертой монашеской ряднины,А лучшего сукна, и пелеринаВокруг тверда, как колокол, торчала.Чуть шепелявил он, чтобы звучалаРечь английская слаще для ушей.Он пел под арфу, словно соловей,Прищурившись умильно, и лучиИз глаз его искрились, что в ночиМорозной звезды. Звался он Губертом. Купец с ним ехал, подбоченясь фертом,Напялив много пестрого добра.Носил он шапку фландрского бобраИ сапоги с наборным ремешкомДа бороду. Он толковал о том,Как получать, как сберегать доходы.Он требовал, чтоб охранялись воды [35]В пути из Миддлбурга в Оруэлл. [36]Он курс экю высчитывать умелИ знатно на размене наживалсяИ богател, а то и разорялся,Но ото всех долги свои скрывал.Охотно деньги в рост купец давал, [37]Но так искусно вел свои расчеты,Что пользовался ото всех почетом.Не знаю, право, как его зовут. Прервав над логикой усердный труд, [38]Студент оксфордский с нами рядом плелся.Едва ль беднее нищий бы нашелся:Не конь под ним, а щипаная галка,И самого студента было жалко —Такой он был обтрепанный, убогий,Худой, измученный плохой дорогой.Он ни прихода не сумел добыть,Ни службы канцелярской. ВыноситьНужду и голод приучился стойко.Полено клал он в изголовье койки. [39]Ему милее двадцать книг иметь, [40]Чем платье дорогое, лютню, снедь.Он негу презирал сокровищ тленных,Но Аристотель — кладезь мыслей ценных —Не мог прибавить денег ни гроша,И клерк их клянчил, грешная душа, [41]У всех друзей и тратил на ученьеИ ревностно молился о спасеньеТех, щедрости которых был обязан.К науке он был горячо привязан.Но философия не помогалаИ золота ни унца не давала.Он слова лишнего не говорилИ слог высокий мудрости любил —Короткий, быстрый, искренний, правдивый;Он сыт был жатвой с этой тучной нивы.И, бедняком предпочитая жить,Хотел учиться и других учить. Был с ними важный, чопорный Юрист. [42]Он, как искусный, тонкий казуист,На паперти [43]был очень уважаемИ часто на объезды назначаем. [44]Имел патент он на свои права.И ширилась о нем в судах молва.Наследство от казны он ограждал,В руках семьи именье сохранял.Клиенты с «мантией» к нему стекались; [45]Его богатства быстро умножались.Не видел свет стяжателя такого,И все ж о нем не слышали дурного.Ведь сколько б взяток ни дал виноватый —Он оправдать умел любую плату.Работник ревностный, пред светом целым,Не столько был им, сколько слыть умел им.Он знал законы со времен Вильяма [46]И обходил — уловкой или прямо —Любой из них, но были неоспорныЕго решенья. Он носил узорныйКамзол домашний с шитым пояском.Пожалуй, хватит говорить о нем. С ним разговаривал шутя, Франклин.Не знал он отроду, что значит сплин.Не мог бы он на жизнь коситься хмуро —Был в том достойным сыном Эпикура, [47]Сказавшего, что счастлив только тот,Кто, наслаждаясь, весело живет.Белее маргаритки бородаБыла холеная. И не вода —Вино с утра седины обмывало,Когда на завтрак в чашу хлеб макал он.Франклин хозяином был хлебосольным,Святым Юльяном [48]слыл он сердобольным:Всегда его столы для всех накрыты,А повара и вина знамениты.Жара ль стоит, иль намело сугробы —Он стол держал для всех погод особый.Был у него в пруду садок отличныйИ много каплунов и кур на птичне.И горе повару, коль соус пресен,И мажордому, если стол чуть тесен.На сессиях [49]франклин держался лордом,В парламенте отстаивал он гордоСвои права, обиды не спускал,Не раз в палате графство представлял. [50]Он выделялся дорогим нарядом:На белом поясе висели рядомБогатый нож и шитый кошелек,А в нем заморский шелковый платок.Он был шериф [51]и пени собирал,Ну, словом, образцовый был вассал. Красильщик, Плотник, Шапочник и Ткач,Обойщик с ними — не пускались вскачь,Но с важностью, с сознанием богатства,В одежде пышной цехового братстваМогучего, молясь все время богу,Особняком держались всю дорогу.Сукно добротное, ножи в оправе —Не медной, а серебряной. Кто равенБогатством, мудростью таким мужамСовета и почтенным старшинам,Привыкнувшим к труду, довольству, холе?Они не тщетно заседать в Гилдхолле [52]Надеялись — порукой был доход.Заслуги, честность, возраст и почет.И жены помогали в том мужьям,Чтоб только величали их «мадам»,Давали в в церкви место повиднейИ разрешали б шлейф носить длинней. [53] Они с собою Повара везли,Чтоб он цыплят варил им, беф-буйи,И запекал им в соусе румяномС корицей пудинги иль с майораном.Умел варить, тушить он, жарить, печь;Умел огонь как следует разжечь; [54]Похлебку он на славу заправлял;Эль лондонский [55]тотчас же узнавал.Но в нем болезнь лихая угнездилась —Большая язва на ноге гноилась.Жаль, вкусные изготовлял он яства. Был Шкипер там из западного графства. [56]На кляче тощей, как умел, верхомОн восседал; и до колен на немВисел, запачканный дорожной глиной,Кафтан просторный грубой парусины;Он на шнурке под мышкою кинжалНа всякий случай при себе держал.Был он поистине прекрасный малыйИ грузов ценных захватил немало.Лишь попадись ему купец в пути,Так из Бордо [57]вина не довезти.Он с совестью своею был сговорчивИ, праведника из себя не корча,Всех пленников, едва кончался бой,Вмиг по доске спроваживал домой. [58]Уже весной он был покрыт загаром.Он брался торговать любым товаромИ, в ремесле своем большой мастак,Знал все течения, любой маякМог различить, и отмель, и утес.Еще ни разу с курса не отнесОтлив его; он твердо в гавань правилИ лоцию сам для себя составил.Корабль он вел без карт и без промераОт Готланда до мыса Финистера, [59]Все камни знал Бретонских берегов,Все входы бухт испанских и портов;Немало бурь в пути его встречалоИ выцветшую бороду трепало;От Гулля и до самой Картахены [60]Все знали капитана «Маделены». Был с нами также Доктор медицины.С ним в ремесле врачебном ни единыйВрач лондонский соперничать не мог;К тому ж он был искусный астролог;Он, лишь когда звезда была в зените,Лечил больного; и, связав все нитиЕго судеб, что гороскоп дает,Болезней он предсказывал исход,—Выздоровления иль смерти сроки.Прекрасно знал болезней он истоки:Горяч иль холоден, мокр или сухБольного нрав, [61]а значит, и недуг.Как только он болезнь определял,Он тотчас же лекарство назначал,А друг аптекарь эту рецептуруВмиг обращал в пилюли и микстуру.Они давно тем делом занималисьИ с помощью взаимной наживались.Ученостью и знаньем был богат он.Он Эскулапа знал и Гиппократа,Диоскорида, Цельса, Гильбертина,Знал Руфа, Аверройса, Константина,Дамаскина, Гали и Галиена,Знал Авиценну, также Гатисдена. [62]Был осмотрителен, во всем умерен,Раз навсегда своей диете верен:Питательный, но легкий рацион.В писании не очень был силен.Носил малиновый и синий цвет,И шелковый был плащ на нем надет.А впрочем, тратился он неохотно,Со дней чумы [63]сберег мешочек плотный;И золото — медикамент целебный [64]—Хранил, должно быть, как припас лечебный. А с ним болтала Батская ткачиха,На иноходце восседая лихо;Но и развязностью не скрыть греха —Она была порядочно глуха.В тканье была большая мастерица —Ткачихам гентским впору подивиться. [65]Благотворить ей нравилось, но в храмПред ней протиснись кто-нибудь из дам,Вмиг забывала, в яростной гордыне,О благодушии и благостыне.Платков на голову могла навесить,К обедне снаряжаясь, сразу десять,И все из шелка иль из полотна;Чулки носила красные онаИ башмачки из мягкого сафьяна.Лицом бойка, пригожа и румяна,Жена завидная она былаИ пятерых мужей пережила,Гурьбы дружков девичьих не считая(Вокруг нее их увивалась стая).В Булонь и в Бари, в Кельн, в Сантьяго, в РимИ трижды в град святой — Иерусалим —Ходила на поклон святым мощам,Чтобы утешиться от горя там.Она носила чистую косынку;Большая шляпа, формой что корзинка,Была парадна, как и весь наряд.Дорожный плащ обтягивал ей зад.На башмачках она носила шпоры,Любила шутки, смех и разговорыИ знала все приманки и коварстваИ от любви надежные лекарства. Священник ехал с нами приходской, [66]Он добр был, беден, изнурен нуждой.Его богатство — мысли и дела,Направленные против лжи и зла.Он человек был умный и ученый,Борьбой житейской, знаньем закаленный.Он прихожан Евангелью училИ праведной, простою жизнью жил.Был добродушен, кроток и прилеженИ чистою душою безмятежен.Он нехотя проклятью предавалТого, кто десятину [67]забывалВнести на храм и на дела прихода.Зато он сам из скудного доходаГотов был неимущих наделять,Хотя б пришлось при этом голодать.Воздержан в пище был, неприхотлив,В несчастье тверд и долготерпелив.Пусть буря, град, любая непогодаСвирепствует, он в дальний край приходаПешком на ферму бедную идет,Когда больной иль страждущий зовет.Примером пастве жизнь его была:В ней перед проповедью шли дела.Ведь если золота коснулась ржа,Как тут железо чистым удержать?К чему вещать слова евангелиста,Коль пастырь вшив, а овцы стада чисты?Он не держал прихода на оброке,Не мог овец, коснеющих в пороке,Попу-стяжателю на откуп сдать,А самому в храм лондонский сбежать:Там панихиды петь, служить молебны,Приход добыть себе гильдейский, хлебный.Он оставался с паствою своей,Чтоб не ворвался волк в овчарню к ней.Был пастырь добрый, а не поп наемный;Благочестивый, ласковый и скромный,Он грешных прихожан не презиралИ наставленье им преподавалНе жесткое, надменное, пустое,А кроткое, понятное, простое.Благим примером направлял их в небоИ не давал им камня вместо хлеба.Но коль лукавил грешник закоснелый,Он обличал его в глаза и смелоЕпитимью на лордов налагал.Я лучшего священника не знал.Не ждал он почестей с наградой купноИ совестью не хвастал неподкупной;Он слову божью и святым деламУчил, но прежде следовал им сам. С ним ехал Пахарь — был ему он брат. [68]Терпеньем, трудолюбием богат,За век свой вывез в поле он навозаТелег немало; зноя иль морозаОн не боялся, скромен был и тихИ заповедей слушался святых,Будь от того хоть прибыль, хоть убыток,Был рад соседа накормить досыта,Вдовице брался землю запахать:Он ближнему старался помогать.И десятину нес трудом иль платой,Хотя имел достаток небогатый.Его штаны кругом в заплатах были.На заморенной ехал он кобыле. [69] И Мельник ехал с ними — ражий малый,Костистый, узловатый и бывалый.В кулачных схватках всех он побеждалИ приз всегда — барана — получал. [70]Был крепок он и коренаст, плечомМог ставню высадить, вломиться в дом.Лишь подзадорь — и, разъярясь, как зверь,Сшибить он с петель мог любую дверь.Лопатой борода его рослаИ рыжая, что лисий мех, была.А на носу, из самой середины,На бородавке вырос пук щетиныТакого цвета, как в ушах свиньи;Чернели ноздри, будто полыньи;Дыханьем грудь натужно раздувалась,И пасть, как устье печки, разевалась.Он бабник, балагур был и вояка,Кощун, охальник, яростный гуляка.Он слыл отчаянным лгуном и вором:В мешок муки умел подсыпать сораИ за помол тройную плату взять.Но мельник честный — где его сыскать?Взял в путь он меч и щит для обороны;В плаще был белом с синим капюшоном.Он на волынке громко заиграл,Когда поутру город покидал. Был рядом с ним, удачливый во всем,Судейского подворья Эконом. [71]На всех базарах был он знаменит:Наличными берет он иль в кредит —Всегда так ловко бирки он сочтет, [72]Что сливки снимет и свое возьмет.Не знак ли это благости господней,Что сей невежда богу был угоднейУченых тех, которых опекалИ за чей счет карман свой набивал? В его подворье тридцать клерков жили,И хоть меж них законоведы были,И даже было среди них с десятокГолов, достойных ограждать достатокЗнатнейшего во всей стране вельможи,Который без долгов свой век бы прожилПод их опекой вкрадчивой, бесшумной(Будь только он не вовсе полоумный),—Мог эконом любого околпачить,Хоть научились люд они дурачить. Тщедушный ехал рядом Мажордом. [73]Он щеки брил, а волосы кругомЛежали скобкою, был лоб подстрижен,Как у священника, лишь чуть пониже.Он желт, и сух, и сморщен был, как мощи,А ноги длинные, что палки, тощи.Так овцам счет умел вести он, акрамИ так подчистить свой амбар иль закром,Что сборщики все оставались с носом.Он мог решать сложнейшие вопросы:Какой погоды ждать? И в дождь иль в знойС земли возможен урожай какой?Хозяйский скот, коровни и овчарни,Конюшни, птичник, огород, свинарниУ мажордома под началом были.Вилланов [74]сотни у него служили.Он никогда не попадал впросак.Пастух ли, староста, слуга ль, батрак —Всех видел он насквозь, любые плутниМог разгадать, лентяи все и трутниЕго страшились пуще злой чумы:За недоимки не избыть тюрьмы,В уплату ж все имущество возьмет,В своем отчете дыры тем заткнет.Он сад развел и двор обнес свой тыном,В усадьбе пышной жил он господином.Милорда своего он был богаче.Да и могло ли быть оно иначе?Умел украсть, умел и поживиться,К хозяину умильно подольститься,И лорда деньги лорду он ссужал,За что подарки тут же получал.А впрочем, ревностный он был работникИ в молодости преизрядный плотник.Коня он взял за стать и резвый ход,Конь серый в яблоках, а кличка: «Скотт». [75]Жил в Норфолке почтенный мажордом,Под Болдсуэллом, коль слышали о нем.Хоть ржав был меч, но, как пристало тану, [76]Его носил он; синюю сутану,Как рясу, подобрал, в седле согнулсяИ до конца в хвосте у нас тянулся. Церковного суда был Пристав с нами. [77]Как старый Вакх, обилен телесами,Он угреват был, глазки — словно щелки.И валик жиру на багровой холке.Распутен и драчлив, как воробей,Пугал он красной рожею детей.И весь в парше был, весь был шелудивый;А с бороды его, с косматой гривыНи ртуть, ни щелок, ни бура, ни сераНе выжгли бы налета грязи серой,Не скрыли бы чесночную отрыжкуИ не свели бы из-под носа шишку.Чеснок и лук он заливал виномИ пьяным басом грохотал, как гром.Напившись, он ревел в своей гордыне,Что изъясняется-де по-латыни.А фраз латинских разве три иль двеВ его тупой застряли головеИз формул тех, что много лет подрядВ суде при нем твердили и твердят(Так имя Вальтер повторяет бойкоХозяином обученная сойка).А вот спроси его и, кроме дури,Одно услышишь: «Questio quid juris?» [78]Прожженный был игрок он и гуляка,Лихой добытчик, дерзкий забияка.За кварту эля он бы разрешилБлудить пройдохе, хоть бы тот грешилНапропалую, с простака ж он шкуруСдирал, чтоб рот не разевал тот сдуру.Найдя себе приятеля по нраву,Его учил церковному он праву:Как отлучением пренебрегать,Коль в кошельке не думаешь скрыватьСвои деньжонки. «Каждому понятно,Что рай никто не обретет бесплатно.И ты себя напрасно, друг, не мучь.Скрыт от викариева [79]рая ключВ твоей мошне». Он в этом ошибался:Насколько б человек ни заблуждался,Но хоть кого на верный путь направитВикарьев посох иль «Significavit». [80] Знал молодежь во всем он диоцезе [81]И грешникам бывал не раз полезен:Им в затруднениях давал совет.Был на челе его венок надетОгромный, словно с вывески пивной. [82]В руках не щит был — каравай ржаной. С ним Продавец был индульгенций папскихОн приставу давно был предан рабски.Чтобы его получше принимали,Он взял патент от братства Ронсеваля. [83]Теперь, с товаром воротясь из Рима,Он, нежной страстью к приставу томимый,Все распевал: «Как сладко нам вдвоем!» —Своим козлиным, жидким тенорком,И друг его могучим вторил басом,Мог голос зычный спорить с трубным гласом. Льняных волос безжизненные прядиЛожились плоско на плечи, а сзадиКосичками казались, капюшонИз щегольства давно припрятал онИ ехал то совсем простоволосый,То шапкой плешь прикрыв, развеяв косыПо новой моде — встречным напоказ.В тулью был вшит Нерукотворный Спас.Он индульгенций короб, с пылу с жару,Из Рима вез по шиллингу за пару.Глаза его, как заячьи, блестели.Растительности не было на теле,А щеки гладкие желты, как мыло.Казалось, мерин он или кобыла,И хоть как будто хвастать тут и нечем —Об этом сам он блеял по-овечьи. Но что касается святого делаСоперников не знал, скажу я смело.Такой искусник был, такой был хват!В своем мешке хранил чудесный платПречистой девы и клочок холстиныОт савана преславныя кончины.Еще был крест в цветных камнях-стекляшках,Была в мешке и поросячья ляжка, [84]С их помощью, обманщик и нахал,В три дня он денег больше собирал,Чем пастырь деревенский за полгодаМог наскрести с голодного прихода;И, если должное ему воздать,—Умел с амвона петь он, поучать.Умел и речь держать пред бедным людом,Когда по церкви с кружкой шел иль с блюдом,Он знал, что проповедью, поученьемНарод склонить нетрудно к приношеньям,И на амвоне, не жалея сил,Он во всю мочь акафист голосил. Теперь, когда я рассказал вам кратко,Не соблюдая должного порядка,Про их наряд, и званье, и причинуТого, что мы смешались не по чину,Расположась просторно и привольноВ таверне, возле старой колокольни,—Пора сказать, как время провелиМы в этот вечер, как мы в путь пошли,И чем досуг в дороге заполняли. Чтоб в озорстве меня не упрекали,Вас попрошу я не винить меняЗа то, что в точности припомню яВсе речи вольные и прибаутки.Я это делаю не ради шутки:Ведь знаю я, что, взявшись рассказатьЧужой рассказ, не надо выпускатьНи слова из того, что ты запомнил,Будь те слова пространны иль нескромны,Иначе все неправдой извратишь,Быль в небылицу тотчас обратишь,И брату не давай при том пощады:Рассказывай о всех поступках кряду.Спаситель путь указывал нам верный:Он прямо обличал, и нет в том скверны.Кто сомневается, пускай прочтет,Как говорил Платон на этот счет:Велел он слову действиям быть братом.Коль не сумел в сем сборище богатом,Где знать и чернь, и господа и слуги,Всем должное воздать я по заслуге,—Что ж, видно, было это не под силу,Ума, уменья, значит, не хватило. Трактирщик наш, приветливо их встретив,За ужин усадил и, чтоб согреть их,Сготовил снедь и доброе виноНа стол поставил, и текло оноВесь вечер за веселым разговором,Шутливой песней, дружелюбным спором. Хозяин наш [85]— осанкой молодецкойС ним не сравнялся б виндзорский дворецкий —Был статен, вежлив и во всяком делеСноровист, весел и речист. БлестелиЕго глаза и речь была смела.И только что мы все из-за столаУспели встать и заплатить за ужин,Как он сказал, смеясь, что хоть не нуженНаш тост ответный, но он даст совет,Который помогал от многих бед,Нервен всего от скуки: «Вас всегда,Друзья почтенные и господа,—Так молвил он, — я видеть рад сердечно:Такой веселой и такой беспечнойБеседы я давно уж не слыхал,И целый год мой дом не принималТаких веселых и простых гостей.У радости я не хочу в хвостеПлестись и ваши милости делить —Я мысль одну хочу вам подарить. Идете в Кентербери вы к мощам,И благость божия воздастся вам.Но вижу, что — на отдыхе ль, в дороге ль —Не будете вы чопорны и строги:Свой дух рассказом будете бодрить,Кому веселость может повредить?Коль с рожей постной едет путник бедный,Вот это плохо, это даже вредно.Но вы, друзья, послушавши меня,По вечерам, слезаючи с коня,Свежи и веселы и не усталыПребудете, — тоски как не бывало.Так соглашайтесь! Если ж не удастсяМой замысел, пусть гром с небес раздастсяИ прах отца из гроба пусть встает,Меня ж земля пусть тотчас же пожрет». Недолго мы и в этот раз чинились,И выслушать его все согласились. «Друзья, — сказал он, — мой совет примите,Меня ж не очень рьяно вы хулите,Хоть он, быть может, незамысловат,Я думаю, что каждый был бы радВ пути соседей сказкой позабавить,Иль вспомнить быль, иль доблести прославить.Пусть два рассказа каждый подберет,А два других вдобавок припасет,Чтоб рассказать их нам в пути обратном.Кто лучше всех полезное с приятнымСоединит — того мы угостим,Когда, воздав хвалу мощам святым,Ко мне воротимся. На общий счетУстроим пир мы. Я же в свой чередСвою веселость с вашей разделитьГотов охотно, чтобы рассудить,Кому из вас награда подобает.Не надо платы мне. Кто ж не признаетРешенья моего, расходы тотПоездки всей пусть на себя берет.Коль подчиниться моему приказуСогласны вы, так говорите сразу,И к утру я в дорогу соберусь». Мы рады были всей затеи грузЕму доверить, принесли присягу,Что без него не сделаем ни шагу.Его же обязали быть судьейИ предоставить дом просторный свой,Чтоб победителя в нем угостить,А плату самому определить.Без возражений это порешив,Опять мы выпили и, отложивНа утро сборы, улеглися спать.А поутру, чуть стало рассветать,Хозяин встал, и, поддавая пару,Нас кукареканьем он сбил в отару.Гурьбой, верхом, с волынкой вместо флага,Мы поплелись чуть побыстрей, чем шагом.Но вот хозяин придержал коня. «Друзья, вскричал, послушайте меня:Когда согласна утреня с вечерней,Тому из вас, кто слово держит верно,Пора начать и нам служить примером,А увильнет — тогда приму я меры.И пусть не пить мне эля и вина,Коль не заплатит он за все сполна!Потянем жребий, на кого падетРассказывать, тот первый пусть начнет. Почтенный рыцарь, тянете вы первый;Мать аббатиса, бросьте четок перлы;Вам, господин студент, пора забытьЗастенчивость и перестать зубрить.Сюда, ко мне, пусть каждый тянет жребий». И, видно, было суждено на небеИль тут судьею нашим решено,Но только все мы дружно, заодно,Судьбы разумной встретили решенье,Чтоб рыцарь выдумку иль приключеньеПо жребью первым тут же рассказал.Когда тот жребий рыцарь увидал,Решению судьбы он покорилсяИ рассказать нам повесть согласился: «Коль рок велит мне, — он сказал, — начать,То помоги мне, пресвятая мать.Не будем прерывать, друзья, дорогу.Держитесь ближе, я же понемногуРассказывать вам буду той порой». Мы тронулись, и вот рассказ он свойНеторопливо начал и смиренно,С веселостью и важностью почтенной.

Перейти на страницу: