Читаем Кентерберийские рассказы полностью

Кентерберийские рассказы

А тот покинул, помолясь, тюрьму,Но челядью убит в своем дому.Нас караулят беды что ни шаг.Не знаем мы, каких мы просим благ.Мы все — как тот, кто опьянен вином.Пьянчуга знает — есть, мол, где-то дом,Не знает только, как пройти домой,И склизок путь под пьяною ногой.Вот так же мы блуждаем в сей юдоли:Мы жадно ищем путь к счастливой доле,Но без конца плутаем, как на грех,Все таковы; и сам я хуже всех.Не я ли мнил и тешился мечтой,Что, чуть я выйду из темницы той,И ждут меня веселье и услады.А ныне лучшей я лишен отрады.Эмилия! Нельзя мне видеть вас!Спасенья нет, настал мой смертный час». Тем временем несчастный Паламон,Узнав, что он с Арситой разлучен,Так возрыдал, что стены бастионаТряслись от причитания и стонаИ кандалы, что на ногах он нес,Намокли от соленых горьких слез. Он восклицал: «Арсита, брат, о горе!Ты плод сорвешь, бог видит, в нашем споре!Свободно ты по Фивам ходишь нынеИ мало тужишь о моей кручине.С твоим умом и мужеством, я мню,Собрать ты можешь войско и роднюИ край весь этот разорить войной.По договору ль, хитростью ль иной,Ты женишься на той прекрасной даме,По коей здесь я изойду слезами,Ведь если все возможности учесть,—С тех пор как ты свободу смог обресть,Ты — государь, соперник слишком сильный,А я погибну в клетке сей могильной,Вопя и воя до скончанья днейОт всех тягот и мук тюрьмы моей.К тому ж любви терзанье роковоеСкорбь и кручину умножает вдвое». Тут дико ревность разгорелась в нем,Проникла в сердце, грудь сожгла огнем.И стал похож наш узник безотрадныйНа букс засохший иль на пепел хладный.Он говорил: «Богиня, злой кумир,Что вечным словом сковываешь мирИ на плите из твердого алмазаНавек законы пишешь и указы,Мы все, твоей подвластные короне,—Толпа овец, толкущихся в загоне.Ведь человека бьют, как скот рогатый,Сажают в тюрьмы, башни, казематы;Он терпит боль, несчастье и тревогу,И часто незаслуженно, ей-богу.Скажите, где же мудрость провиденья,Когда невинность терпит зря мученья?Ведь человек страдает тем сильней,Что должен по религии своейВо имя бога страсти побороть,А скот творит, чего желает плоть.Подохнет скот — и нет ему забот,А человека наказанье ждет,Хоть он и в жизни зло и скорбь терпел.Поистине, таков его удел.Пусть богослов на это даст ответ,Одно я знаю: полон муки свет.Увы, я вижу, вор и подлый змей,Изведший многих праведных людей,Свободно ходит и живет прекрасно,А я — в узилище томясь всечасно,Гоним Юноной бешеной, ревнивой,Почти что обескровившею Фивы(Хоть крепки были стены и брустверы),Терплю к тому еще и от Венеры,Боясь Арситы и к нему ревнуя». Но тут о Паламоне речь прерву я,Его в тюрьме оставлю и в пленуИ об Арсите вновь рассказ начну. Проходит лето, удлинились ночи,Страдают вдвое горше и жесточеИ узник и влюбленный, и, ей-ей,Не знаю я, чей жребий тяжелей.Сказать короче: бедный ПаламонПожизненно в темницу заключен,Чтоб в ней томиться до скончанья дней;Арсита ж изгнан из державы сей,И никогда под страхом смерти впредьВозлюбленной ему не лицезреть. Кому ж теперь — влюбленные, решите! —Тяжеле? Паламону иль Арсите?Ведь этот даму видит день за днем,Но сам он скрыт в узилище своем,А тот повсюду ходит без труда,Но дамы не увидит никогда.Судите сами: вам оно видней,Я ж возвращаюсь к повести своей. Арсита в Фивах жил и сокрушался,Твердил: «Увы!» — и часто чувств лишался:Он с дамою своей навек в разлуке.Я вкратце вам скажу об этой муке,Что не был и не будет так убитТоской никто — с тех пор как свет стоит.Еда, питье и сон на ум нейдут,И стал он тощ и высох, словно прут.Глаза ввалились, смотрит мертвецом,Как хладный пепел, бледен, желт лицом.Он, как отшельник, вечно одинок,Всю ночь рыдает, сетуя на рок,А чуть услышит песнь иль струнный звон,Безудержно и долго плачет он.Так пал в нем дух и вместе естествоТак изменилось, что узнать егоПо голосу и речи невозможно,А вид изобличает непреложноНе тот недуг, что бог Эрот дарит,А манию, которую родитСок черной желчи в чаше головной,Седалище фантазии шальной.Ну, словом, повернулось все вверх дномВ Арсите, воздыхателе больном,—Обличье, обхождение и стать…Что мне о том весь день повествовать? Претерпевал бедняжка год-другойВсю эту муку, скорбь и непокой,Как сказано, в стенах родимых Фив.Вот раз лежал он, крепко опочив;Меркурий, бог крылатый, над постельюЯвился вдруг, зовя его к веселью.Волшебный жезл в руке его подъят,А из-под шляпы волосы блестят.Так он одет (Арсита видит сон),Как в час, когда был Аргус усыплен. [89]И молвил бог: «Направь стопы в Афины:Там ждет тебя конец твоей кручины». При сих словах Арсита встал от сна.«Поистине, сколь мука ни сильна,—Он молвил, — я тотчас помчусь в Афины,Меня не сдержит страх лихой кончины.Увижу ту, кому, любя, служу,И голову к ее ногам сложу».Сказавши так, он в руки взял зерцалоИ видит, что с лица вся краска спала,Что стал его неузнаваем лик.Тут помысел в уме его возник,Что если так сменилось естествоОт злой болезни, мучившей его,То он, назвав себя простолюдином,Ходить неузнан мог бы по АфинамИ дамой тешить день за днем свой взор.Не медля, он переменил уборИ, нарядившись скромным бедняком,С одним лишь сквайром, что уж был знакомС его делами всеми без изъятья,Одетым, как и он, в простое платье,Вошел в Афины по прямой дорогеИ, появившись в герцогском чертоге,Там предложил услуги у воротПо части всяческих ручных работ.Чтоб повесть вам моя не докучала,Скажу тотчас: попал он под началоК дворецкому Эмилии самой.Хитро пред тем узнал он сторонойО каждом, кто служил любимой даме,К тому ж он был могуч и юн годами,Был костью крепок, преисполнен сил.Дрова рубил он, воду приносил,Все делал, словом, что ни повелят. Так прослужил он года два подрядИ вот пажом приставлен был к палатамЭмилии, назвавшись Филостратом.Никто из всех людей такого чинаТак не был чтим, и даже вполовину.Так был учтив Арситы разговор,Что весть о нем весь облетела двор:Все говорили, что по благостынеТезей его повысить должен в чинеИ на такой его поставить путь,Где доблестями может он блеснуть.Так слава Филострата процвела,Хваля и речь его, и все дела,Что милостью его взыскал ТезейИ сделал сквайром в горнице своейДав золота, чтоб жил он, процветая,К тому ж вассалы из родного краяИз года в год несли ему добро.Но тратил он так скромно и хитро,Что не дивил людей его доход.Так прожил он в Афинах третий годВо дни войны, в годины мира тоже,Тезею ж был он всех других дороже.Его оставлю я в такой чести,Чтоб речь о Паламоне повести. В ужасной, мрачной башне заключен,Семь долгих лет страдает Паламон,Надежд лишенный, от любви больной.Кто злой кручиной отягчен двойной?То — Паламон: боль от любовных думЕму едва не помутила ум;К тому ж он узник, под ярмом невзгодСтенящий век, а не один лишь год. О, кто бы спеть в стихах английских могПро муки те? Не я, свидетель бог!Итак, рассказ я быстро поведу…Раз, в третье мая на седьмом году(Как говорят нам книги старых дней,Что этот сказ передают полней)Так учинил благоприятный рок(Что суждено, свершится в должный срок),Что Паламон, среди полночной тьмы,Друзьями вызволенный из тюрьмы,Из города бежал что было сил;Тюремщика же так он напоил,В вино, помимо пряностей, вложивСнотворных трав и опия из Фив, [90]Что до утра, не чуя ничего,Тот крепко спал, как ни трясли его.Бежал он, под собой не слыша ног. Ночь коротка, и день уж недалек,И надобно прибежище найти.Вот в рощицу, в сторонке от пути,Вступает робким шагом Паламон.Сказать вам вкратце, собирался онВесь день скрываться в роще как-нибудь,А ночью снова продолжать свой путьДо града Фив и там просить свой родПротив Тезея двинуться в поход.Он был намерен честно пасть в боюИль в жены взять Эмилию свою.Вот — мысль его, ее легко понять… Но я к Арсите возвращусь опять…Не знал Арсита, как близка забота,Пока к Фортуне не попал в тенета.Вот жаворонок, шустрый вестник дня,Зарю встречает, трелями звеня.И так прекрасно всходит бог на небо,Что весь восток ликует, видя Феба.И сушит пламенем красы своейСеребряные капли меж ветвей.Как я сказал, тем временем Арсита,Что первым сквайром был придворной свиты,Проснулся; светлый день его влечет;Он хочет маю оказать почет.И, вспомнив о своей любимой даме,На скакуна вскочил он, что, как пламя,Был резв, и поскакал по муравеПрочь от двора на милю или две.К дубраве той, о коей шел рассказ,Случайно он направился как раз,Чтоб, если ива, жимолость там есть,Из них гирлянду в честь любимой сплесть.Он встретил солнце песнею живой: «О светлый май с цветами и листвой!Привет тебе, прекрасный, свежий май!Мне свежих листьев для гирлянды дай!»С веселою душой с коня он слезИ быстрым шагом углубился в лес.Бродя по чаще, он пришел на тропку,Где бедный Паламон скрывался робкоОт глаз людских, таясь в густых кустах:Силен был в нем безвинной смерти страх.Он про Арситу знать всего не мог,А знал бы, не поверил — видит бог.Но поговорку старую послушай:У поля есть глаза, у леса — уши.Порой себя полезно поберечь:Немало может быть нежданных встреч.Что друг его оттуда недалекИ слышит все, Арсите невдомек:Тихонько тот сидит в кустах ракиты.Когда довольно погулял АрситаИ спел рондель [91]на превеселый лад,Ом вдруг замолк, мечтаньями объят.Чудно порой ведет себя любовник:То на деревья лезет, то в терновник,То вверх, то вниз, как на колодце ведра,Как пятница — то сильный дождь, то вёдро —Поистине, изменчива без меры,Сердца людей всегда мутит Венера:Как пятница, любимый день ее,Меняет вмиг обличие свое.Да, у нее семь пятниц на неделе. Едва Арситы песни отзвенели,Он наземь сел, издав протяжный стон.«Зачем, — сказал он, — я на свет рожден?Доколь от всех жестокостей ЮноныУ града Фив не будет обороны?Увы! Уже повержен, посрамленВаш царский род, о Кадм и Амфион!Да, Кадм! Увы, он первый строить сталФиванский град, воздвиг вкруг града валИ первый принял царскую корону.Я — внук его, наследник по закону.Природный отпрыск племени царей,—Кто я теперь? Невольник у дверейСмертельного жестокого врага.Как бедный сквайр, служу я, как слуга.Мне горшее велит Юнона злая:Свое прозванье всюду я скрываю.Арситой был я в оны времена,—Теперь я — Филострат: мне грош цена.Увы, Юнона! Лютый Марс, увы!Все наше семя истребили вы.Остались я и Паламон-бедняжка.Его Тезей в тюрьме терзает тяжко.А чтоб меня кончине неминучейПредать, любовь стрелой пронзила жгучейМне сердце. Ах, навылет ранен я.Меня подстерегает смерть моя.Увы, сражен я вашими глазами,Эмилия! И смерть моя — вы сами.Все, все, что прежде душу занимало,Поистине, я не ценю нимало,Лишь только б мог я быть угоден вам». Без чувств упав, лежал он долго там.Придя ж в себя, шагов услышал звук:То Паламон, почувствовавший вдруг,Как меч холодный в грудь его проник,Дрожа от гнева, бросил свой тайник;Едва он брата речь уразумел,Как, обезумев, бледный словно мел,Он поднялся из-за густых ветвей:«Арсита подлый! Подлый лиходей!Ты пойман. Даму любишь ты мою,Из-за которой муку я терплю.Ты кровь моя, ты названый мой брат,—Уже корил тебя я в том стократ,—Оплел ты ложью герцога Тезея,Чужое имя принял, не краснея.Иль сам умру я, иль тебя убью.Тебе ль любить Эмилию мою?Один люблю я, и никто другой.Я — Паламон, смертельный ворог твой.Хоть чудом я избавился от путИ хоть со мною нет оружья тут,Я не боюсь тебя! Погибнешь тыИль бросишь об Эмилии мечты.Так выбирай. Ты не уйдешь, злодей». Арсита в грозной ярости своей,Его узнав и слыша эту речь,Свиреп, как лев, из ножен вынул меч.«Клянусь, — он молвил, — господом всевластным!Не будь ты одержим безумьем страстнымИ будь ты тут с оружием своим,Из рощи ты бы не ушел живым,А здесь погиб бы от руки моей.Я отрекаюсь ото всех цепей,Которыми сковали наш союз.О нет, глупец, любовь не знает уз!Ее люблю тебе наперекор,Но так как ты ведь рыцарь, а не ворИ даму порешил добыть в бою,То завтра же — я слово в том даю —Тайком от всех я буду в этом месте,Как рыцарской моей пристойно чести.И лучшую тебе доставлю сбрую,А для себя похуже отберу я.Тебе дам на ночь пищу и питьеИ для ночлега принесу белье,И если даму ты добудешь с боюИ буду я в лесу убит тобою,Она — твоя, коль нет других препон». «Согласен я», — ответил Паламон.И разошлись, друг другу давши словоСойтись в дубраве той же завтра снова. О Купидон, чьи беспощадны стрелы!О царство, где не признают раздела!Недаром говорят: в любви и властиНикто охотно не уступит части,Познал Арсита это с Паламоном. Арсита мчится в город быстрым гоном.А поутру, в передрассветный час,Две ратных сбруи тайно он припас,Достаточных, чтобы в честном боюНа поле распрю разрешить свою.Он, на коне скача тайком от всех,Перед собой везет двойной доспех,И скоро он на месте сговоренном.Сошлись в лесу Арсита с Паламоном.Вся краска вмиг сошла у них с лица,Как у того фракийского ловца,Что у теснины сторожит с копьемИ встречи ждет с медведем или львом;Он слышит, как сквозь чащу зверь спешит,Ломает сучья и листву крушит,И думает: «Вот страшный супостат,Один из нас уж не уйдет назад:В теснине здесь в него всажу я дрот,А промахнусь, так он меня убьет».Так оба побледнели от испуга,Когда в лесу увидели друг друга.Не молвя «добрый день» иль «будь здоров»,Тотчас же безо всяких дальних словОдин другого одевает в латы,Услужливо, как бы родного брата.Они друг друга копьями ретивоСпешат разить, и длится бой на диво.Сказал бы ты, что юный ПаламонВ бою, как лев, свиреп и разъярен.Арсита ж, словно тигр, жесток и лют;Как кабаны, они друг друга бьют,Покрывшись белой пеною от злобы.Уже в крови по щиколотку оба. Но я в бою оставлю их сейчасИ о Тезее поведу рассказ. Судьбина — управитель неизменный,Что волю провиденья во вселеннойТворит, как нам заране бог присудит,И хоть весь свет клянись, что так не будет, —Нет, нет и нет, — судьбина так сильна,Что в некий день нам вдруг пошлет онаТо, что затем в сто лет не повторится.По правде, всем, к чему наш дух стремится, —К любви иль мести, к миру иль войне,—Всем этим Око правит в вышине.Пример тому Тезей могучий даст нам:К охоте он влеком желаньем страстным;Так лаком в мае матерой олень,Что вождь, с зарей вставая каждый день,Уж вмиг одет и выехать готовС ловцами, рогом и со сворой псов.Так сладостен звериный лов ему;Вся страсть и радость в том, чтоб самомуОленя сбить ударом мощной длани;Как к Марсу, он привержен и к Диане. Был ясный день, как я вам говорил,И вот Тезей, веселый, полный сил,С Эмилией, с прекрасной Ипполитой,В зеленое одетой, и со свитойНа лов звериный выехал с утра.Он к роще, недалекой от двора,Где был олень, как молвили Тезею,Дорогой ближней мчит со свитой всеюИ на поляну едет напрямик,Где тот олень искать приют привык;Там — чрез ручей и дальше до леска…Желает герцог поскакать слегкаСо сворою, что под его началом,Но, поравнявшись с тем лесочком малым,Взглянул он против солнышка — и вотАрситу с Паламоном застает.Как два быка, ярятся в рукопашнойПротивники, мечи сверкают страшно.И мнится: бой их так свиреп и яр,Что свалит дуб слабейший их удар.Но кто они — Тезею невдомек.Коня пришпорив, он в один скачокПред разъяренною возник четойИ, вынув меч свой, грозно крикнул: «Стой!Под страхом смерти прекратить сейчас!Клянусь я Марсом: если кто из васУдарит вновь — лишится головы.Теперь скажите, кто такие вы.Что бьетесь здесь, по дерзости своей,Без маршалов, герольдов и судей,Как будто выйдя на турнир придворный?» И Паламон ответствовал покорно:«О государь, скажу без долгих слов:Лишиться оба мы должны голов.Мы здесь два пленника, два бедняка,Которым жизнь несносна и тяжка.Как от сеньора и судьи, не надоНам от тебя приюта и пощады:Сперва меня из милости убей,Но и его потом не пожалей.Хоть от тебя его прозванье скрыто,Но он — твой злейший ворог, он — Арсита,Под страхом смерти изгнанный тобой.Погибели он заслужил лихой.Он к воротам твоим пришел когда-тоИ ложно принял имя Филострата;Немало лет обманывал он васИ главным щитоносцем стал сейчас.Знай, что в Эмилью тайно он влюблен.Но так как близок мой предсмертный стон,Тебе во всем покаюсь откровенно.Я — Паламон, пожизненный твой пленный,Расстался самовольно я с темницей.Я — твой смертельный враг и к светлолицейЭмилии давно питаю страсть.У ног ее готов я мертвым пасть.Суда и смерти жду я без боязни,Но ты его подвергни той же казни:Мы оба стоим смерти, спора нет». Достойный герцог тотчас дал ответ,Сказавши так: «Задача тут проста.Признаньем вашим ваши же устаВас осудили. Это памятуя,От строгой пытки вас освобожу я.Но Марсом вам клянусь, что ждет вас плаха». От состраданья нежного и страхаРыдает королева Ипполита,И плачут с ней Эмилия и свита.Казалось, им безмерно тяжело,Что без вины постигло это злоДвух юношей владетельного рода,И лишь любовь — причина их невзгоды.Заметив раны, что зияли дико,Вскричали все от мала до велика:«О, ради дам не будь неумолим»,—И на колени пали перед ним,Готовые припасть к его стопам.Но наконец Тезей смягчился сам(В высоких душах жалость — частый гость),Хотя сперва в нем бушевала злость,Но после обозрел он в миг единыйПроступки их, а также их причину,Хоть гнев его обоих осудил,Но разум вмиг обоих их простил.Он знал, что всякий человек не прочьПо мере сил себе в любви помочь,А также жаждет выйти из неволи.К тому ж Тезей не мог смотреть без болиНа дам, рыдавших в горе безысходном.Приняв решенье в сердце благородном,Он так подумал: «Стыд тому владыке,Что жалости не знает к горемыкеИ одинаково, как грозный лев,Рычит на тех, что плачут, оробев,И на упорного душой злодея,Который зло свершает, не краснея.Да, неразумен всякий властелин,Который мерит на один аршинГордыню и смирение людей».Когда от гнева отошел Тезей,Взглянул на все он светлым оком сноваИ громко молвил всем такое слово: «О бог любви! о bededicite! [92]Какую власть несешь в деснице ты!Препоны нет, чтоб ты сломать не мог,Поистине ты — чудотворный бог!Ведь можешь ты по прихоти своейКак хочешь изменять сердца людей.Вот Паламон с Арситой перед нами,Что, распростясь с тюремными стенами,Могли бы в Фивах жить средь всяких благИ знали, что я им смертельный врагИ что убить их я имею власть,И все же поневоле эта страстьСюда на смерть их привела обоих.Не дивное ль безумье увлекло их,Которым лишь влюбленный заражен?Взгляните же на них со всех сторон:Прелестный вид, не правда ль? Все — в крови!Так им воздал сеньор их, бог любви.Вот им достойная за службу плата,А оба мнят, что разумом богаты,Служа любви все жарче и бойчей.Смешней всего, что та, для чьих очейИ начато все это шутовство,Ничуть не благодарна за негоИ ведает о распре их не боле,Чем та кукушка или заяц в поле.Но в жизни все мы испытать хотим,Не в юности, так в старости дурим.Я признаюсь, что много лет назадСлужить любви и сам бывал я рад.И знаю я, как зло любовь нас ранитИ как жестоко род людской тиранит.И, бывши сам не раз в тенетах тех,Я вам обоим отпускаю грехИз-за горячих слез как королевы,Так и Эмилии, прекрасной девы.А вы теперь же поклянитесь мнеВпредь не чинить вреда моей стране,Не нападать ни ночью и ни днем,Но быть друзьями мне всегда во всем,Я ж вам прощаю все бесповоротно».Тут братья поклялись ему охотно,Прося прощенья и вассальных прав.И молвил он, прощенье даровав: «Ваш род высок и велика казна,Вам полюбись царица иль княжна,Достойны оба вы такого брака,Когда настанет время. И, однако(Я говорю вам о своей сестре,Подавшей повод к ревности и пре),Вы знаете, что, спорьте хоть до гроба,Венчаться с ней не могут сразу оба,А лишь один, и, прав он иль не прав,Другой уйдет, не солоно хлебав.Двоих мужей возьмет она едва ли,Как вы б ни злились и ни ревновали.И вот я вам даю такой урок,Чтоб всяк из вас узнал в кратчайший срок,Что рок судил. Услышьте ж уговор,Которым я хочу решить ваш спор.Конечную вам объявляю волю,Чтоб возражений мне не слышать боле(Угодно ль это вам иль неугодно).Отсель пойдете оба вы свободно,Без утесненья, выкупа иль дани.А через год (не позже и не ране)Возьмите по сто рыцарей оружныхВо всех доспехах, для турнира нужных.Чтоб этот спор навек покончить боем.А я ручаюсь честью вам обоимИ в том даю вам рыцарское слово,Что, коль осилит здесь один другого,—Сказать иначе, если ты иль онС дружиною возьмет врага в полон,Убьет его иль сгонит за межу,—Эмилией его я награжу,Раз он так щедро одарен судьбою.Ристалище же здесь я вам устрою.Как верно то, что бог мне судия,Так вам судьей бесстрастным буду я.И спор тогда лишь будет завершен,Коль кто падет иль будет взят в полон.Скажите «да», коль этот мой приказВам по сердцу. Теперь довольно с вас:На том конец, и ваш вопрос решен». Кто просветлел тут ликом? Паламон.А кто от счастья подскочил? Арсита.Все лица были радостью залитыЗа двух соперников, когда ТезейИх осчастливил милостью своей.Все, без различья звания и пола,В признательности сердца пали долу,Фиванцы ж много раз и особливо. И вот с надеждою в душе счастливойОни, простясь, отправились назадВ свой крепкостенный и старинный град. Меня, пожалуй, люди упрекнут,Коль щедрости Тезеевой я тутНе помяну. Он тщился всей душойПо-царски пышным сделать этот бой,И не было подобного турнира,Могу сказать, от сотворенья мира.Округой в милю там была стена —Из камня вся и рвом обнесена.Амфитеатр из многих ступенейБыл вышиною в шестьдесят пядей.Кто на одной ступени восседал,Уже другому видеть не мешал.Врата из мрамора вели к востоку,Такие ж — к западу, с другого боку.И не найти нигде, скажу по чести,Сокровищ столько на столь малом месте.Обрыскан был весь край и вдоль и вширь;Кто геометром был, кто знал цифирь,Кто был создателем картин иль статуй —Им всем Тезей давал и стол и плату,Стремясь арену выстроить, как надо. Чтоб совершались жертвы и обряды,Велел он на вратах восточных в честьВенеры, божества любви, возвестьМолельню и алтарь, а богу битвыНа западе для жертв и для молитвыДругой алтарь украсил он богато,Потребовавший целой груды злата;А с севера на башенке настеннойИз глыбы алебастра белопеннойС пурпуровым кораллом пополамДиане чистой драгоценный храмВозвел Тезей, как лишь царю под стать. Но я забыл еще вам описатьКрасу резьбы, и фресок, и скульптур,Обличье и значенье тех фигур,Что дивно украшали каждый храм. В Венериной божнице по стенамТы увидал бы жалостные лики:Разбитый Сон, и хладный Вздох, и Крики,Святые слезы, скорбный вопль ТоскиИ огненных Желаний языки,Что слуг любви до смерти опаляют,И Клятвы те, что их союз скрепляют.Тут Мощь и Прелесть, Лесть и Хвастовство,И Хлопотливость тут и Мотовство,Безудержная Роскошь и Богатство,Надежда, Страсть, Предерзость и Приятство,И Ревность в гелиантовом венке,С кукушкою, сидящей на руке,Пиры и Песни, Пляски и Наряды,Улыбки, Похоть — словом, все усладыЛюбви, которых не исчислить мне,Написаны все кряду на стене;Их больше, чем сумею передать я:Весь Киферон, [93]пожалуй, без изъятья(Где водружен Венерин главный трон)В картинах на стене изображенИ сад ее во всем своем веселье.Не позабыты тут: вратарь-Безделье,Нарцисс, красавец тех былых времен,Безумствующий в страсти Соломон,Все подвиги Геракла самого,Медеи и Цирцеи волшебство,Свирепый Турн, [94]столь храбрый в ратном поле,Богатый Крез, томящийся в неволе,—Все учит нас, что ум и горы блага,Краса и хитрость, сила и отвагаНе могут разделить с Венерой трон.Венера правит миром без препон.Весь этот люд в ее сетях увяз.«Увы, увы!» — твердят они не раз.Два-три примера вдосталь говорят,Но я б набрал и тысячу подряд. Там статуя Венеры, вся сверкая,В обширном море плавала нагая;Ее до чресел море облеглоВолной зеленой, ясной, как стекло.В ее деснице — лютня золотая,Над головой голубок реет стая,А на кудрях, являя вид приятный,Лежит из роз веночек ароматный.Пред ней стоит малютка Купидон,Два крылышка на спинке носит он,К тому ж он слеп (как всякий часто зрел),В руке же лук для светлых острых стрел. А почему мне не поведать вамО живописи, украшавшей храм,Что герцог Марсу ярому обрек?Расписан был он вдоль и поперек,Подобно недрам страшного чертога,Большой божницы яростного богаВ краю фракийском, хладном, ледяном,Где, как известно, Марсов главный дом. Там на одной стене была дубрава,Где все деревья стары и корявы,Где остры пни, ужасные на вид,Откуда зверь и человек бежит.Шел по лесу немолчный гул и стук,Как будто буря ломит каждый сук.А под холмом, прижат к стене откосной,Был храм, где чтился Марс Оруженосный,Из вороненой стали весь отлит;А длинный вход являл ужасный вид.Там слышен был столь дикий вой и рев,Что ворота дрожали до основ.Лишь с севера сквозь дверь струился свет:Отсутствовал окошка всякий след,Откуда б свет мог доходить до глаза,А дверь была из вечного алмаза,Обита крепко вдоль, и вширь, и вкосьЖелезом; и чтоб зданье не тряслось,Столп каждый изумительных палат,Сверкавший сталью, с бочку был в обхват. Там мне предстал Измены лик ужасный,Все Происки и Гнев багряно-красный,Как угли раскаленные в кострах,Карманная Татьба и бледный Страх,С ножом под епанчою Льстец проворный,И хлев горящий, весь от дыма черный,И подлое убийство на постели,Открытый бой, раненья, кровь на теле,Раздор с угрозой и с кровавой сталью…Весь храм был полон воплем и печалью.Самоубийцу я увидел там:Живая кровь течет по волосамИ гвоздь высоко меж волос торчит;Там настежь хладной Смерти зев раскрыт;Средь храма там стоит Недоли трон,Чей лик унылой скорбью омрачен;Там слышал я Безумья хохот дикий,Лихую Ругань, Жалобы и Крики;Там искаженный труп лежит в кустах;Там тьма поверженных кинжалом в прах;Добычу там тиран подъял на щит;Там град, который до основы срыт;Там флот сожженный пляшет средь зыбей;Хрипит охотник в лапах медведей;Младенца в зыбке пожирает хряк;Ошпарен повар, в чьих руках черпак.Марс не забыл во злобе ни о ком:Раздавлен возчик собственным возком,Под колесом лежит он на земле. Клевреты Марса там — в большом числе:Там оружейник, лучник и коваль,Что в кузне для мечей готовит сталь.А выше всех — Победа в бастионеСидит с великой почестью на троне;Преострый меч у ней над головойВисит на тонкой ниточке одной.Как пал Антоний, как Нерон великий,Как Юлий пал, изображали лики.Их не было еще в те времена,Но их судьба там наперед видна,Как Марсова угроза. Те фигурыВсе отражали точно, как с натуры.Ведь в вышних сферах Судьбы начертали,Кто от любви умрет, а кто от стали.Довольно сих примеров. Много естьИх в старых книгах, всех не перечесть. На колеснице — Марсов грозный лик;Он весь в оружье, взор безумен, дик.И две звезды над ним горят, сверкая,Одна — Пуэлла, Рубеус — другая:Им в книгах эти имена даны.Так был написан грозный бог войны:Кровавоглазый волк у ног лежалИ человечье мясо пожирал.Все тонкой кистью выведено строгоС почтеньем к славе ратоборца-бога. Теперь Дианы-девственницы храмКак можно кратче опишу я вам.Как по стенам от пола до вершиныНаписаны различные картиныЛесной охоты девственницы чистой.Я видел там, как бедная КалистоПод тяжестью Дианиного гневаМедведицею сделалась из девы,А вслед за тем — Полярною звездой(Так понято все это было мной),А сын ее был превращен в светило.Там Дану страсть во древо обратила(Здесь мыслится не божество Диана,А дочь Пенея, по прозванью Дана [95]).Вот Актеон, в оленя превращенныйЗа то, что зрел Диану обнаженной.Там псы его (так видел я воочью),Не опознавши, растерзали в клочья.А поодаль картина там видна,Где Аталанта гонит кабана,И Мелеагр, и множество других,За что Диана поразила их.И не одно еще я видел чудо,О коем вам рассказывать не буду. Богиня, на олене восседая,У ног своих щенят держала стаю,А под ногами — полная лунаВзошла и скоро побледнеть должна.Хоть весел плащ зеленый на Диане,И лук в руке, и туча стрел в колчане,Но взор богини долу обращен,Где в мрачном царстве властвует Плутон.Пред ней лежала женщина, стеная:Ее терзала схватка родовая,И так взывала бедная к Люцине: [96]«О, помоги! Ты всех сильней, богиня!»Был мастером создатель сих картин,Извел на краски не один флорин. Построили арену, и Тезей,С большим расходом для казны своейВоздвигший и ристалище и храм,Доволен делом был по всем статьям.Но про Тезея слушать подождите: Вернусь я к Паламону и Арсите.Уже подходит близко день возврата,Чтоб, с сотнями явившись, оба брата,Как я сказал, свой разрешили спор.И вот к Афинам, помня уговор,Противники ведут по сто бойцов:В оружье — все, и каждый в бой готов.Поклясться мог бы всякий человек,Что с той поры, как создан мир, вовек(Поскольку дело доблести касалось)На море иль на суше не сбиралосьГероев столько на столь малом месте:Всяк, кто привержен был к военной честиИ кто себя хотел прославить в мире,Просился быть участником в турнире.И рад был тот, кто избран был в тот час:Случись хоть завтра это все у нас,То ль в Англии, то ли в стране иной,—Как вам известно, паладин любой,Что любит par amour и полон сил,С охотою бы в этот бой вступил.За даму биться каждый рыцарь рад:Такой турнир — отрада из отрад. Не менее удачлив Паламон:Бойцы к нему идут со всех сторон.Один приехал на лихом коне,В кафтане боевом или в броне;Другой в двойной кирасе в бой спешит,Держа иль круглый, или прусский щит;Гордится третий поножей красою;Секирою иль палицей стальною:Все то, что ново, старина знавала.Так всякий был, как я сказал сначала,По вкусу своему вооружен. Смотрите: вот с Ликургом Паламон.Ликург, кого фракийский чтит народ,—Воинственен лицом, чернобород,Горят во лбу очей его орбиты,Багряно-желтым пламенем залиты.Глядит он, грифа грозного страшней,Из-под густых расчесанных бровей.Он крупен телом, крепок и высок,Отменно длиннорук, в плечах широк.Он, по обычаю своей земли,Стоял на колеснице, что везлиВолы четверкой, все белее мела.Взамен камзола сверх брони виселаМедвежья шкура, угольев черней,Горя, как златом, желтизной когтей.Его власы спадают вдоль спины;Как ворона крыло, они черны.Венец тяжелый, в руку толщиной.На волосах горит, весь золотой,Алмазами, рубинами блистая.Вкруг колесницы — белых гончих стая,Бычков по росту, двадцать штук — не мене,Чтоб натравить на льва их иль оленя.На псах, что все в наморднике тугом,Златой ошейник с кольцами кругом.Вассалов сотню царь ведет с собойСвирепых, ярых, снаряженных в бой. С Арситой ехал (книги говорят)Индийский царь Эметрий в стольный град.Гнедой скакун, весь в стали вороненой,Покрыт расшитой золотом попоной.Сам царь подобен богу воинств Марсу.Камзол с гербом — чистейший шелк из Тарса, [97]На нем же — жемчуг белый, крупный, скатный.Седло обито золотом презнатно.А с плеч его свисает епанча,Горя в рубинах, алых, как свеча,И волосы, все в кольца завитые,Блестят на солнце, словно золотые;Глаза — лимонно-желты, нос — высок.Округлы губы, свеж румянец щек.Слегка веснушки лик его пестрят,Как исчерна-шафранных пятен ряд.Взор, как у льва свирепого, горит;Лет двадцать пять царю ты дашь на вид.Уж в бороде его густеет волос,Как трубный грохот, громыхает голос,Венок лавровый вкруг его главыПленяет свежей зеленью листвы.А на деснице держит он для ловаОрла лилейно-белого ручного.Сто рыцарей владыке служат свитой;Все — в латах, но с главою непокрытой.Все пышностью похвастаться могли:Ведь графы, герцоги и королиСошлись, чтоб защищать любовь и честьИ рыцарство на высоту вознесть.Ручные львы и барсы там и тутВо множестве вслед за царем бегут. Так весь синклит владетельных господВ воскресный день сошелся у воротИ на заре вступает в город сей. Достойный герцог и герой Тезей,Введя их всех в свой стольный град АфиныИ посадивши каждого по чину,Всех угощал и не жалел хлопот,Чтоб всем достойный оказать почет.И было мненье общее гостей,Что мир не знал хозяина щедрей.О музыке, об услуженье в залах,О всех подарках для больших и малых,О пышности Тезеевых хором,О том, как разместились за столом,Какая дама всех красой затмилаИль пеньем, пляской, или говорилаПро жар любви чувствительнее всех,И сколько было соколиных вех,И сколько псов лежало под столом,—Ни слова вам я не скажу о том.Я к самой сути перейти спешуИ вашего внимания прошу. Под воскресенье ночью ПаламонУслышал ранний жаворонка звон;Хоть до зари еще был час-другой,Но жаворонок пел, и наш геройС благоговеньем в сердце, духом бодр,Для богомолия покинув одр,Пошел к богине, что царит в Кифере,Сказать иначе, к благостной Венере.В час, посвященный ей, герой пошелК арене, где стоял ее престол,И, в скорби сердца ставши на колени,Излил поток смиреннейших молений: «Краса красот, владычица всех стран,Юпитерова дщерь, чей муж — Вулкан!Ты радуешь вершины Киферона!О, ради давней нежности к Адону, [98]На горький плач мой с жалостью взгляни,К смиренной просьбе слух свой преклони.Увы! я слов достойных не найду,Чтоб описать тебе свою беду.Ах, сердце мук моих не выдает,Я так смятен, что слов недостает.Пресветлая, меня ты пожалей!Ты знаешь злую скорбь души моей.Все мудро взвесь и помоги, богиня!Тебе клянусь, что я готов отнынеВсей силою служить одной тебеИ с девственностью в вечной жить борьбе,Я в том клянусь, но помоги сперва.Я взял оружье не для хвастовстваИ не прошу на завтра ни победы,Ни почестей, ни славы-непоседы,Что вверх и вниз колеблется волной,—Владеть хочу Эмилией одной,До самой смерти только ей служа.К ней путь мне укажи, о госпожа!Мне все равно, как мы закончим прю:Они меня иль я их поборю,Лишь деву мне бы сжать в тисках объятий!Ведь сколь ни властен Марс, водитель ратей,Но в небе ты владеешь большей силой:Коль ты захочешь — завладею милой,Век буду чтить я храм твой за победу;Куда я ни пойду и ни поеду,Тебя не поминать я не смогу.Но если ты благоволишь к врагу,Молю, чтоб завтра погрузил копьеАрсита в сердце бедное мое.Мне все равно, пусть я паду убитый,Раз под венец она пойдет с Арситой.Не отвергай моленья моего,Дай мне Эмилию, о божество!» Свою молитву кончил Паламон,И вслед за тем богине жертву онПринес, прежалостно верша обряды,О коих мне повествовать не надо.И вдруг… качнулась статуя богиниИ знак дала, что в силу благостыниУслышан голос был его в сей раз.Хоть знак отсрочивал блаженства час,Но знал он: вняло божество мольбе,И радостный вернулся он к себе. Неравных три часа минуло тамС тех пор, как он пошел в Венерин храм.Тут встало солнце, и Эмилья всталаИ дев своих с собою в путь собрала.Во храм Дианы шествуют девицы,Неся огонь зажженный для божницыИ разные куренья и покровДля принесенья жертвенных даров,И мед в рогах — и все, что только надоПо правилам старинного обряда.Дымится убранный роскошно храм…Благочестивая Эмилья тамВ воде проточной тело искупала…Не смея выдать тайну ритуала,О нем лишь краткий сделаю отчет,Хотя подробностей тут каждый ждет;В них нет для благомыслящих вреда,Но сдержанным быть лучше иногда.Волос блестящих расчесав поток,Дубовый зеленеющий венокНа них она надела, а потомДва пламени зажгла над алтаремИ все обряды в том свершила виде,Как описал их Стаций [99]в «Фиваиде». Смиренья бесконечного полна,Диане так промолвила она:«О ты, богиня зелени лесной,Ты видишь море, твердь и круг земной,С Плутоном правишь в мрачной глубине.Все мысли, все желания во мнеТы знаешь уж давно, богиня дев!Не дай познать мне месть твою и гнев,Которыми, богиня, АктеонаТы покарала зло во время оно.Хочу я девой круг свершить земной,Не быть ничьей любезной иль женой:В твоей я свите (знаешь хорошо ты)Люблю свершать веселую охоту;Меня влечет бродить в лесной чащобе,А не детей вынашивать в утробе,И не ищу я близости к мужчине.Ведь ты сильна, так помоги ж мне нынеВо имя сущности твоей трехликой! [100]Вот Паламон, что полн любви великой,И вот Арсита, что зачах, любя.По милости им дай, молю тебя,Покой и дружбу снова обрести,Сердца их от меня ты отврати.Неугомонность мук и пыл страстей,Желанье их и жар, как дым, рассейИль обрати их на другой предмет.Но коль в тебе благоволенья нетИ неугодный рок меня принудитВзять одного из них, пусть это будетТот, кто меня желает горячей.Взгляни, богиня чистоты: ручейГорючих слез бежит с моих ланит!Ты — чистая, ты — страж, что нас хранит!Ты честь мою спаси и сохрани!Служа тебе, да кончу девой дни». Сияли два огня на алтаре,Пока молилась дева на заре,И вдруг узрел ее смущенный глазЧудесный знак: один огонь погасИ ожил вновь; затем другой из двухЗатрепетал и вдруг совсем потух,Но, угасая, прошипел сперва,Как в очаге намокшие дрова,А из концов поленьев вновь и вновь,За каплей капля, засочилась кровь.Эмилию объял столь грозный страх,Что, чуть не помешавшись, вся в слезахОна глядела на чудесный знакИ от испуга растерялась так,Что страшным воплем огласила храм. И вдруг Диана появилась там:Охотницей она предстала с лукомИ молвила: «Не предавайся мукам!Среди богов небесных решено,Записано и клятвой скреплено:Ты одному из тех дана в удел,Кто зло и муку за тебя терпел.Которому из двух, я не скажу.Теперь прощай. Отселе ухожу.Огни, что мне ты засветила в храме,Перед твоим уходом скажут сами,Что уготовлено тебе отныне». При сих словах в колчане у богиниИздали стрелы громкий звон и стук…И вот она из глаз исчезла вдруг.Эмилия, в смятении лихом,Воскликнула: «Увы, что пользы в том?Вверяю я себя твоей охране;Во всем теперь подвластна я Диане».Затем она пошла к себе домой,А я рассказ сейчас продолжу мой. В ближайший час, что Марсу посвящен,Пришел Арсита к богу на поклон,К свирепому, чтоб принести, как надо,Ему дары по отчему обряду,И с тяжким сердцем к Марсу, богу битвы,Благочестивые восслал молитвы: «О мощный бог, что средь студеных странФракийских и возвышен и венчан,В любом краю, в любой земной державеТы ведаешь войной, ведущей к славе,По прихоти даря успех в бою!Прими ты жертву скромную мою.И если я, хотя и юный воин,Величью твоему служить достоинИ числиться подвижником твоим,Не будь к моей тоске неумолим.О, вспомни муки, вспомни те огни,Что жгли тебя желаньем в оны дни,Когда Венерой услаждался ты,Во цвете свежей, светлой красотыТвоим объятьям отданной в неволю.Ведь сам тогда познал ты злую долю,Когда, застав с женой своей, ВулканТебя поймал в тенета, как в капкан.Во имя этих мук души твоейМеня в страданьях тяжких пожалей.Ты ведаешь: я юн и несмышленИ, мню, сильней любовью уязвлен,Чем все живые существа на свете.Той, для кого терплю я муки эти,И горя нет, тону я иль плыву.Я знаю: тщетно к ней я воззову,Покуда силой не добуду в поле.Я знаю: от твоей зависит воли,Добуду ль я любимую мою.Так помоги же завтра мне в бою,Огонь, тебя сжигавший, памятуяИ тот огонь, в котором здесь горю я.О, дай мне завтра над врагом управу.Мой будет труд, твоя да будет слава.Твой главный храм сильнее чтить я буду,Чем храмы все; тебе в угоду всюду,Всегда блистая в мастерстве твоем,—Повешу у тебя пред алтаремСвой стяг и все оружие дружины,И никогда до дня моей кончиныПеред тобою не угаснет свет.А на себя я наложу обет:И бороду и кудри, что доселеЕще вовек обиды не терпелиОт бритв и ножниц, я тебе отдам,Твоим слугой до гроба буду сам.Услышь молитву твоего раба,В твоих руках теперь моя судьба». Умолкла речь могучего Арситы.Тут кольца те, что в двери были вбиты,И сами двери загремели вдруг.На миг Арситу обуял испуг.Огни, что он на алтаре возжег,Сияньем озаряли весь чертог,И сладкий аромат струился там.Арсита поднял длань и, фимиамВ огонь подбросив, всех обрядов кругДо самого конца свершил. И вдругКольчугой идол загремел, и глухоСквозь гул, как шепот, донеслось до слуха:«Победа», — и Арсита воздал честьВладыке сеч за радостную весть. Надежды полон, с радостной душойАрсита полетел на свой постой,Как птах, что свету солнечному рад. Но в небесах пошел такой разлад,Так за своих боролись подопечныхВенера, божество страстей сердечных,И грозный Марс, оруженосный бог,Что сам Юпитер их унять не мог.Но вот Сатурн, холодный, бледный царь,Что много знал случившегося встарь,Сноровкою и опытом силен,Нашел исход для спорящих сторон.Недаром старость, говорят, сильней,Чем юность, зрелой мудростью своей:Юнца всегда перемудрит старик. Сатурн, чтобы утишить шум и крик,(Хоть мир противен был его натуре),Нашел благое средство против бури. «О дочь моя, — промолвил он Венере,—Мой бег, вращаясь по обширной сфере,Мощней, чем мыслит слабый ум людской:Я корабли топлю в волне морской,Я в темной келье узника сушу,Я вешаю за шею и душу.Мне служат распря, грубая расправа,Крамола, ропот, тайная отрава;Я мщу, казню, нещадно кровь лия,Когда в созвездье Льва вступаю я.Я — разрушитель царственных палат;Мигну, и трупы плотников лежатПод башней иль стеною сокрушенной.Я схоронил Самсона под колонной.Я — повелитель недугов холодных,Предательств темных, козней подколодных,Я насылаю взором злым чумуИтак, не плачь! Все меры я приму,И будет твой ревнитель Паламон,Как ты сказала, девой награжден.Хоть Марсом защищен второй боец,Но все же мир наступит наконец,Хоть столь у вас двоих различен норов,Что не проходит дня без свар и споров,Но я, твой дед, готов тебе помочь,Твое желанье я исполню, дочь». Теперь оставлю я богов верховных,И Марса, и богиню мук любовных,И изложу — сколь можно, без прикрас —Конец того, о чем я начал сказ. Великий праздник зашумел по граду,К тому же месяц май дарил отрадуСердцам людей, и вот за часом часШли в понедельник игрища и пляс,И там Венере все служили рьяно.Но так как все же надлежало раноЗаутра встать, чтоб видеть грозный бой,Все к ночи удалились на покой.А поутру, едва лишь день блеснул,От скакунов и сбруи громкий гулЗагромыхал по всем дворам подряд,К дворцу помчалось много кавалькадИз знатных лиц на скакунах проворных. Там много сбруй сверкало — светлых, черных,Сработанных роскошно и богато,Стальных, расшитых, кованных из злата.Сверкают щит, кольчуга, пышный стяг,С златой насечкой шлем, камзол, чепрак.На скакунах — нарядные вельможи.Здесь ратный муж (с ним щитоносец тоже)Вбивает гвоздь в копье иль чистит щит,Подвязывает шлем, копье крепит,У всех работа, все про лень забыли:Грызет узду златую конь, весь в мыле;Проворный мастер оружейных делС напилком, с молотком везде поспел;Все граждане и йомены пешкомВалят толпой, и каждый с посошком.Гудки, литавры, трубы и рожки,Чей клич кровавый так бодрит полки.Дворец набит народом до отказа;Здесь трое, десять там, гадают сразу,Кто выйдет победителем из боя.Один твердит одно, другой — другое.Одним чернобородый витязь мил,Других кудрявый юноша пленил:Он, молвят, лют и сильный даст отпор:Ведь в двадцать фунтов у него топор. Толпа шумела громко и гадала,А между тем давно уж солнце встало,И пробудился сам Тезей великийПод этот говор, музыку и клики.По не расстался он с дворцом богатым,Пока соперников к его палатамНе проводили с почестью большой. Вот у окна сидит Тезей-герой,Как бог на троне, пышно разодет;Внизу ж — народ, собравшийся чуть светВладыке своему воздать почетИ выслушать, что им он изречет. Герольд с помоста возгласил: «Молчанье!»И все утихли сразу в ожиданье.Когда в толпе угомонились крики,Он огласил желание владыки: «Наш государь по мудрости державнойРешил, что было б тратой крови славнойРубиться тут с повадкою такой,С какой бойцы вступают в смертный бой.И вот, чтоб им не дать погибнуть в поле,Он прежнюю свою меняет волю.Под страхом смертной казни на турнирДа не возьмет никто пращей, секир,Ни самострела, лука иль ножа;Пусть колющего малого мечаНикто из них не носит на боку;Противникам лишь раз на всем скакуС копьем наточенным сойтись обоимИ, защищаясь, биться пешим боем.Пусть побежденный будет взят в полон,Но не убит, а к вехам отведенИ по взаимному пусть уговоруОн там стоит до окончанья спора.Но если вождь ваш (этот или тот)Сам будет взят иль ворога сшибет,Немедленно закрыто будет поле.Бог в помощь вам! Вперед! Сражайтесь вволю.Оружье — длинный меч и с ним дубина.Начните ж бой по воле властелина». Тут глас народа до небес достиг,Все радостно вскричали в тот же миг:«Благословен наш добрый воевода:Он не желает истребленья рода». Всем возвещает струн и труб игра,Что поспешить к ристалищу пора.Широких улиц проезжают ряд;Роскошною парчой увешан град.Величественно едет герцог сам,А два фиванца рядом по бокам;Вослед за ним с сестрою Ипполита,А позади — вся остальная свита:Все по двое по должности и чину.И так они спешат через АфиныИ на арену прибывают к сроку:Светило не ушло еще с востока. Высоко, пышно восседал Тезей,

Перейти на страницу: