Кентерберийские рассказы

И, ни на миг в ночи не засыпая,

Без умолку звенели птичьи стаи,

Так сердце им встревожил зов весны,—

Тогда со всех концов родной страны

Паломников бессчетных вереницы

Мощам заморским снова поклониться

Стремились истово; но многих влек

Фома Бекет,[8] святой, что им помог

В беде иль исцелил недуг старинный,

Сам смерть приняв, как мученик безвинный.

Случилось мне в ту пору завернуть

В харчевню «Табард»,[9] в Соуерке, свой путь

Свершая в Кентербери по обету;

Здесь ненароком повстречал я эту

Компанию. Их двадцать девять было.

Цель общая в пути соединила

Их дружбою; они — пример всем нам —

Шли поклониться праведным мощам.

       Конюшен, комнат в «Табарде» немало,

И никогда в нем тесно не бывало.

Едва обильный ужин отошел,

Как я уже со многими нашел

Знакомых общих или подружился

И путь их разделить уговорился.

       И вот, покуда скромный мой рассказ

Еще не утомил ушей и глаз,

Мне кажется, что было бы уместно

Вам рассказать все то, что мне известно

О спутниках моих: каков их вид,

И звание, и чем кто знаменит

Иль почему в забвенье пребывает;

Мой перечень пусть Рыцарь открывает.

     Тот рыцарь был достойный человек.[10]

С тех пор как в первый он ушел набег,

Не посрамил он рыцарского рода;

Любил он честь, учтивость и свободу;

Усердный был и ревностный вассал.

И редко кто в стольких краях бывал.

Крещеные и даже басурмане

Признали доблести его во брани.

       Он с королем Александрию брал,[11]

На орденских пирах он восседал

Вверху стола, был гостем в замках прусских,

Ходил он на Литву, ходил на русских,

А мало кто — тому свидетель бог —

Из рыцарей тем похвалиться мог.

Им в Андалузии взят Алжезир[12]

И от неверных огражден Алжир.

Был под Лайасом он и Саталией

И помогал сражаться с Бельмарией.[13]

Не раз терпел невзгоды он и горе

При трудных высадках в Великом море,[14]

Он был в пятнадцати больших боях;

В сердца язычников вселяя страх,

Он в Тремиссене трижды выходил

С неверным биться, — трижды победил.

Он помогал сирийским христианам

Давать отпор насильникам-османам,

И заслужил повсюду почесть он.

Хотя был знатен, все ж он был умен,

А в обхожденье мягок, как девица;

И во всю жизнь (тут есть чему дивиться)

Он бранью уст своих не осквернял —

Как истый рыцарь, скромность соблюдал.

       А что сказать мне об его наряде?

Был конь хорош, но сам он не параден;

Потерт кольчугой был его камзол,

Пробит, залатан, в пятнах весь подол.

Он, возвратясь из дальнего похода,

Тотчас к мощам пошел со всем народом.

       С собой повсюду сына брал отец.

Сквайр[15] был веселый, влюбчивый юнец

Лет двадцати, кудрявый и румяный.

Хоть молод был, он видел смерть и раны:

Высок и строен, ловок, крепок, смел,

Он уж не раз ходил в чужой предел;

Во Фландрии, Артуа и Пикардии[16]

Он, несмотря на годы молодые,

Оруженосцем был и там сражался,

Чем милостей любимой добивался.

       Стараньями искусных дамских рук

Наряд его расшит был, словно луг,

И весь искрился дивными цветами,

Эмблемами, заморскими зверями.

Весь день играл на флейте он и пел,

Изрядно песни складывать умел,

Умел читать он, рисовать, писать,

На копьях биться, ловко танцевать.

Он ярок, свеж был, как листок весенний.

Был в талию камзол, и по колени

Висели рукава.[17] Скакал он смело

И гарцевал, красуясь, то и дело.

Всю ночь, томясь, он не смыкал очей

И меньше спал, чем в мае соловей.

       Он был приятным, вежливым соседом:

Отцу жаркое резал за обедом.

       Не взял с собою рыцарь лишних слуг,

Как и в походах, ехал он сам-друг.

С ним Йомен был,[18] — в кафтане с капюшоном;

За кушаком, как и наряд, зеленым

Торчала связка длинных, острых стрел,

Чьи перья йомен сохранять умел —

И слушалась стрела проворных рук.

С ним был его большой могучий лук,[19]

Отполированный, как будто новый.

       Был йомен кряжистый, бритоголовый,

Студеным ветром, солнцем опален,

Лесной охоты ведал он закон.

Наручень пышный стягивал запястье,

А на дорогу из военной снасти

Был меч и щит и на боку кинжал;

На шее еле серебром мерцал,

Зеленой перевязью скрыт от взора,

Истертый лик святого Христофора.[20]

Висел на перевязи турий рог —

Был лесником, должно быть, тот стрелок.

       Была меж ними также Аббатиса —

Страж знатных послушниц и директриса.[21]

Смягчала хлад монашеского чина

Улыбкой робкою мать Эглантина.

В ее устах страшнейшая хула

Звучала так: «Клянусь святым Элуа».[22]

И, вслушиваясь в разговор соседний,

Все напевала в нос она обедню;

И по-французски говорила плавно,[23]

Как учат в Стратфорде, а не забавным

Парижским торопливым говорком.

Она держалась чинно за столом:

Не поперхнется крепкою наливкой,

Чуть окуная пальчики в подливку,[24]

Не оботрет их о рукав иль ворот.

Ни пятнышка вокруг ее прибора.

Она так часто обтирала губки,

Что жира не было следов на кубке.

С достоинством черед свой выжидала,

Без жадности кусочек выбирала.

Сидеть с ней рядом было всем приятно —

Так вежлива была и так опрятна.

Усвоив нрав придворных и манеры,

Она и в этом не теряла меры

И возбуждать стремилась уваженье,

Оказывая грешным снисхожденье.

Была так жалостлива, сердобольна,

Боялась даже мышке сделать больно

И за лесных зверей молила небо.

Кормила мясом, молоком и хлебом

Своих любимых маленьких собачек.

И все нет-нет — игуменья заплачет:

Тот песик околел, того прибили —