Кентерберийские рассказы

В ночь перед боем видела она,

Что жизни Гектор поутру лишится,

Когда с Ахиллом бой вести решится,

И осторожней быть его молила.

Упрямого исправит лишь могила:

И Гектор в битву тотчас же вступил,

И зарубил мечом его Ахилл.

       Ночь напролет рассказывать про это —

И то всего не скажешь до рассвета.

Итак, кончаю. Вывод мой таков:

Нам ждать беды от этих вещих снов.

А про слабительные знаю только,

Что не помогут против снов нисколько —

Ведь яд они, и злейшему врагу

Их не дал бы; терпеть их не могу.

Об этом хватит, есть приятней темы.

Хоть в радости мы слишком часто немы,

Но ваше лишь увижу я лицо,

Вокруг очей багряное кольцо,

Пою ниспосланную богом милость

И забываю страхи, хворь и хилость.

Ведь так же верно, как «In principio»

Mulier est hominis confusio,[165]

А это означает по-латыни,

Что женщина — небесный дар мужчине.

Когда же ночью мягкий ваш пушок

Зазябнувший мне согревает бок,

Любимая, мне, право, очень жалко,

Что наш насест коротенькая палка,

Что не могу вас ночью потоптать:

Ведь в жердочку одну у нас кровать;

Вас так люблю и вами так горжусь,

Что снов и знамений я не боюсь».

       Тут соскочил петух с своей насести,

И все супруги с ним спорхнули вместе,

Их, чтоб не разбредались далеко,

Он начал звать хрипучим ко-ко-ко…

Он выступал с осанкой горделивой,

Звал Пертелот к себе нетерпеливо,

И в шею ласково ее клевал,

И раз до двадцати пяти топтал.

Топорщил гриву, что свирепый лев,

И кукарекал, надрывая зев.

И, пыжась, он ходил лишь на когтях,

Чтоб пяток не коснулись грязь и прах.

И кокококал он, найдя зерно,

И доставалось Пертелот оно,

Хоть все супруги тотчас отзывались

И опрометью на призыв бросались.

       Так он ходил, как царь в своей палате.

На этот раз о нем, пожалуй, хватит.

Поздней я расскажу, что с ним стряслось.

       Со дней, когда творенье началось

(Что было в марте), тридцать дней прошло.

И майских два вдобавок, и взошло

На сорок с лишним градусов светило,

И во всю мочь в глаза оно светило,

Когда петух в кругу прекрасных жен

Шел по двору, гордыней упоен.

Но вот на солнце зоркий глаз скосил он,

И во весь голос миру возгласил он

(Не разумом то ведал, а чутьем),

Что солнце в градусе двадцать втором

Созвездия Тельца и значит это,

Что скоро девять и обедня спета:

«Мадам Пертлот, звезда моих очей!

И птицы нынче нам поют звончей,

И травы мягче, и цветы душистей,

И сам я веселей и голосистей».

       Но тут пришла, как водится, беда —

Она за радостью бредет всегда,

А радость, всякий знает, мимолетна,

Будь летописец я, о том охотно

Подробнее я вам бы рассказал

И все как следует растолковал.

Скажу я тем, не верит кто поэтам,

Что поручусь: во всем рассказе этом

Ни слова лжи вы так же не найдете,

Как и в истории о Ланселоте[166] —

Излюбленной истории всех дам.

Но к были не пора ль вернуться нам?

       Жил красно-бурый лис, злой и лукавый,

В овраге за болотистой дубравой.

И, верно, бог терпел его грехам:

Уже три года он скрывался там.

А в эту ночь он подкопал забор

И незаметно пробрался во двор,

Где Шантиклэр, петух наш знаменитый,

Разгуливал со всей пернатой свитой.

В траве густой залег в засаду лис

И ждал; когда ж хозяйки собрались

Коров доить, пополз он к Шантиклэру:

Усвоил он злодейскую манеру

Тех душегубцев, что исподтишка

Разить стремятся. И, увы, тяжка

Судьба твоя, о Шантиклэр несчастный!

Зачем спорхнул ты в этот двор опасный!

Иуда новый! Новый Ганелон

И погубитель Трои, грек Синон![167]

Ты всех коварней лис и всех хитрее.

Но, Шантиклэр, ты о его затее

Предупрежден был тем зловещим сном.

       И до сих пор не кончен спор о том:

Все ль предопределил господь от века

Или свободна воля человека…

На этот счет большие есть сомненья

И средь ученых в корне расхожденье.

Народы, страны в спор вовлечены

И яростной враждой омрачены.

До корня не могу я докопаться

И в сложности вопроса разобраться,

Как сделал то блаженный Августин,

Или Боэций,[168] или Бродвардин,[169]

Чтобы решить, предвиденье господне

Предуказует ли нам и сегодня

Свершить, что им предопределено,

Иль человеку все ж разрешено

И не свершать того, что божий разум

Предусмотрел, но не скрепил наказом;

Или причинная необходимость,

А не извечная неотвратимость —

Вот в чем предвиденье и промысл бога,

Но, кажется, отвлекся я немного.

Ведь речь о петухе, который сдуру

Свою надменную послушал куру

И во дворе пустом стал красоваться,

Хоть следовало снов ему бояться.

Капризы женские приносят зло,

Капризом женским в мир оно пришло

И выжило Адама вон из рая,

Где жил он без греха, забот не зная.

Пожалуй, будет кто-нибудь задет,

Что женщин опорочил я. Но нет!

Ведь это все я в шутку говорил.

Найдите, как о том мудрец судил;

Здесь петуховы, не мои сомненья,

А я о женщинах иного мненья.

       Меж тем Пертлот, чтоб лучше обобраться,

Пошла в пыли с подругами купаться

На солнечном припеке, а петух

Клевал зерно, ловил козявок, мух

И распевал приятней той сирены,

Что завлекает нас, явясь из пены,

О ней же утверждает «Бестиарий»,[170]

Что в мире нет сладкоголосей твари.

       Но вот, склонясь над жирным мотыльком,

Увидел Шантиклэр, что под кустом

Таится лис. Он в страхе изнемог

И не запел, а произнес: «Ко-кок»,—

И задрожал, что и с людьми бывает,

Когда их смертный страх одолевает.

Хоть всякий зверь стремится убежать,