Кентерберийские рассказы

       «Брат, разумеется, — он говорит,—

Письмо с печатью братство вам дарит,

И я его супруге отдал вашей».

       «Ах так? — сказал больной сквозь хрип и кашель.—

Хочу избавиться от вечной муки,

И дар мой тотчас же получишь в руки,

Но при одном-единственном условье,

В котором мне не надо прекословить

(И без того меня ты нынче мучишь):

       Клянусь, что злато лишь тогда получишь,

Коль дар тобою будет донесен

И ни один из братьи обделен

Во всей обители тобой не будет».

       «Клянусь, — вскричал монах, — и пусть осудит

Меня на казнь предвечный судия,

Коль клятвы этой не исполню я».

       «Так вот, просунь же за спину мне руку

(Почто терплю я, боже, эту муку?),

Пониже шарь, там в сокровенном месте

Найдешь подарок с завещаньем вместе».

       «Ну, все мое!» — возликовал монах

И бросился к постели впопыхах:

       «Благословен и ныне ты и присно!»

Под ягодицы руку он протиснул

И получил в ладонь горячий вздох

(Мощнее дунуть, думаю, б не смог

Конь ломовой, надувшийся с надсады).

Опешил брат от злости и досады,

Потом вскочил, как разъяренный лев,

Не в силах скрыть его объявший гнев.

       «Ах ты, обманщик! Олух ты! Мужлан!

Ты мне еще заплатишь за обман,

За все твои притворства, ахи, охи

И за такие, как сейчас вот, вздохи».

       Подсматривали слуги при дверях

И, видя, как беснуется монах,

В опочивальню мигом прибежали,

С позором брата из дому прогнали.

И он пошел, весь скрюченный от злости,

В харчевню, где уже играли в кости

С подручным служка на вчерашний сбор.

Им не хотел он открывать позор,

И, весь взъерошась, словно дикобраз,

И зубы стиснув, все сильней ярясь

И распалившись лютой жаждой мести,

Шаги направил в ближнее поместье;

Хозяин был его духовный сын

И той деревни лорд и господин.

Сеньор достойный со своею свитой

Сидел за трапезой, когда сердитый

Ввалился брат и, яростью горя,

Пыхтел со злости, еле говоря.

Все ж наконец: «Спаси вас бог», — сказал он,

И никогда еще не представал он

Перед сеньором в облике таком.

       «Всегда тебя приветствует мой дом,—

Сказал сеньор. — Я вижу, ты расстроен.

Что, иль разбойниками удостоен

Вниманием? Иль кем-нибудь обижен?

Садись же, отче. Вот сюда, поближе.

И, видит бог, тебе я помогу».

       «Меня, монаха, божьего слугу,

Вассал твой оскорбил в деревне этой,

Безбожник он и грубиян отпетый.

Но что печалит более всего,

Чего не ждал я в жизни от него,

Седого дурня, это богомерзкой

Хулы на монастырь наш. Олух дерзкий

Осмелился обитель оскорблять».

       «Учитель, ты нам должен рассказать…»

       «Нет, не учитель, а служитель божий —

Хотя и степень получил я тоже

В духовной школе, не велит Писанье,

Всем гордецам и дурням в назиданье,

Чтоб званьем «рабби» нас вы называли,—

Будь то на торжище иль в пышном зале…»

       «Ну, все равно, поведай нам обиду».

       «Хотя я в суд с обидчиком не вниду,

Но, видит бог, такое поруганье

Монаха, а per consequens[238] и званья

Монашьего, и церкви всей преславной…

Я не видал тому обиды равной».

       «Отец, надеюсь, исправимо дело.

Спокойней будь. Клянусь господним телом.

Ты соль земли, ты исповедник мой,

Так поделись же ты своей бедой».

И рассказал монах про все, что было,

И ничего от них в сердцах не скрыл он.

       Не отвратив спокойного лица,

Хозяйка выслушала до конца

Его рассказ и молвила: «О боже!

Ты все сказал, монах? А дальше что же?»

       «Об этом как вы мыслите, миледи?»

«А что ж мне думать? Он, должно быть, бредил.

Застлало голову ему туманом.

Мужлан он, так и вел себя мужланом.

Пусть бог его недуги исцелит

И прегрешения ему простит».

       «Ну нет, сударыня ему иначе

Я отплачу, и он еще заплачет.

Я никогда обиды не забуду,

Его ославлю богохульцем всюду,

Что мне дерзнул такое подарить,

Чего никто не сможет разделить,

Да еще поровну. Ах, плут прожженный!»

       Сидел хозяин, в думу погруженный;

Он мысленно рассказ сей обсуждал;

       «А ведь какой пронырливый нахал!

Какую задал брату он задачу!

То дьявольские козни, не иначе,

И в задометрии ответа нет,[239]

Как разделить возможно сей букет

Из звука, запаха и сотрясенья.

А он не глуп, сей олух, без сомненья».

       «Нет, в самом деле, — продолжал он вслух,

В том старике сидит нечистый дух.

Так поровну, ты говоришь? Забавно.

И подшутил он над тобою славно.

Ты в дураках. Ведь что и говорить,

Как вздох такой на части разделить,

Раз это только воздуха трясенье?

Раскатится и стихнет в отдаленье.

Pardi.[240] Еще напасти не бывало —

Послали черти умного вассала.

Вот исповедника он как провел!

Но будет думать! Сядемте за стол,

Пускай заботы пролетают мимо.

А олух тот — конечно, одержимый.

Пускай его проваливает в ад —

Сам Сатана ему там будет рад».

Следуют слова лордова оруженосца и кравчего о способе разделить вздох на двенадцать частей

       А за спиной у лорда сквайр стоял,

Ему на блюде мясо разрезал

И вслушивался в эти разговоры.

       «Милорд, — сказал он, — нелегко, без спору,

Вздох разделить, но если бы купил

Мне плащ монах, я б тотчас научил

Его, как вздох меж братьев разделить

И никого при том не пропустить».

       «Ну говори. Плащ я тебе дарю.

Ах, плут! Я нетерпением горю

Скорей узнать, что ты, злодей, придумал,—

И возвратимся снова все к столу мы».

       И начал сквайр: «В день, когда воздух тих,

Когда в нем нет течений никаких,

Принесть велите в этот самый зал