Кэрель

Кэрелю вдруг стало стыдно. И от стыда он наклонился над братом и ударил его сильнее. Не удовлетворившись тем, что враг был повержен, он постарался унизить и полностью уничтожить того, кто, даже лежа в пыли, продолжал ненавидеть его. Робер незаметно достал нож. Женщина громко вскрикнула, и вся улица буквально прилипла к окнам. На балконах появились растрепанные женщины в нижних юбках и с обнаженными грудями, свисавшими над поручнями, за которые они держались своими руками. Они были не в силах оторваться от этого зрелища и пойти набрать ведро воды, чтобы вылить его на этих двух самцов, как на бешеных, обезумевших от ярости собак. Даже Дэдэ стало страшно, однако он пересилил себя и сказал собравшимся было вмешаться докерам:

— Да оставьте их. Это же мужики. Они братья и сами разберутся между собой.

Кэрель отстранился. Ему угрожала смертельная опасность. Впервые жизнь убийцы сама оказалась под угрозой, он почувствовал, как его начинает охватывать глубокое оцепенение, с которым он с трудом справлялся. В свою очередь он тоже достал нож и, приготовившись к прыжку, отступил к стене, держа его открытым в руке.

— Кажись это братья! Разнимите их!

Но люди на тротуаре и на балконах не могли себе даже представить, что между ними в это время происходит волнующий диалог:

— «Я пересекаю покрытую тонким кружевом реку. Помоги мне причалить к твоему берегу.»

— «Это будет тяжело, брат, ты слишком сопротивляешься…»

— «Что ты сказал? Я почти ничего не слышу».

— «Прыгай на мой берег. Цепляйся. Забудь о боли. Прыгай.»

— «Не уворачивайся!»

— «Я здесь».

— «Говори тише. Я уже с тобой.»

— «Я люблю тебя больше себя самого. Я притворился, что ненавижу тебя. Мои шумные скандалы отделяют меня от тебя, но тишина всегда слишком пугала меня. Мой смех — это солнце, прогоняющее тени, которые ты отбрасываешь на меня. Я усеял ночь кинжалами. Я возвожу баррикады. Мой смех погружает меня в одиночество, отдаляет от тебя. Ты прекрасен».

— «Ты такой же, как я!»

— «Молчи. Мы рискуем раствориться в слишком тесном единстве. Натрави на меня своих собак и волков.»

— «Бесполезно. Каждый новый скандал делает тебя еще прекраснее, тебя озаряет болезненное сияние.»

Послышались звуки труб.

— Они убьют друг друга!

— Мужчины, разнимите их!

Женщины визжали. Оба брата выпрямились с ножами в руках и смотрели друг на друга почти мирно, так, как будто они приближались друг к другу только для того, чтобы обменяться флорентийской клятвой, которую обычно приносят в кинжалом в руке. Возможно, им хотелось проткнуть друг друга, чтобы пришить, привить себя другому. В конце улицы показался патруль.

— Легавые! Смывайтесь поскорее!

Глухо произнеся это, Марио бросился к Кэрелю, который хотел было его оттолкнуть, но Робер, заметив патруль, уже сложил свой нож. Его трясло. Едва оправившись от волнения, тяжело дыша, он сказал, обращаясь к Дэдэ, потому что посредник был еще необходим:

— Скажи ему, пусть сматывается.

И тут же, так как времени уже не оставалось, он отбросил все трагические церемонии, сопровождавшиеся театральной торжественностью (от которой всегда так трудно избавиться), и, как император, который обращается к своему врагу напрямую, вопреки требованиям военного этикета и поверх голов своих генералов и министров, он обратился прямо к своему брату. Сухо и властно, так, что это мог расслышать лишь Кэрель, что еще раз свидетельствовало об их тайной близости, исключавшей присутствие при их схватке каких-либо свидетелей и зрителей, он сказал:

— Подожди. Я еще найду тебя. И мы закончим.

На мгновение Роберу пришла в голову мысль одному встретить патруль, но тот приближался с опасной быстротой. Он сказал:

— Ладно. Потом разберемся.

И они, не разговаривая, даже не глядя друг на друга, отошли к тротуару на другой стороне улицы. Дэдэ молча шел за Робером. Изредка его взгляд обращался к Кэрелю, правая рука которого была в крови.