Кесарево свечение

Подхваченный пифийским жаром. Славка все ускорял и ускорял в тени кипарисов. Он чувствовал, как разогреваются все его мышцы, как рассасывается застарелая боль в правой пятке, все циркуляции принимают ритм бега в этой среде, в этом воздухе, что еще и сейчас, во всяком случае на рассвете, так же чист, как две тысячи лет назад. Вот именно такой воздух мы должны вернуть на всю нашу, такую жалкую «голубую планету»! Как я все-таки счастлив, думал он, мне нет еще тридцати пяти, я жду ребенка от любимой женщины, я бегаю по утрам по стадиону на вершине акрополя, и каждый мой круг равен одному родосскому столетию, всего я пробегаю Двадцать два, что ж поделаешь, если мама и папа ушли, а старый Стас отдаляется от меня, таков наш удел, ничего не поделаешь, несчастье и счастье перетекают одно в другое, как образы Аполлона, но все-таки я бегу, бегу и все больше чувствую в себе сил, и дышу, дышу, а главное — хочу, чтобы все дышали, а не кашляли.

Только после того, как солнце поднималось над вершинами кипарисов, на стадионе появлялись другие джоггеры, в основном из местного населения, то есть потомки атлетов Пифийских игр. Пыхтел не очень-то симметричный, но тягучий старичок, колыхалась суровая Медея с лицом, будто бы уже пережившим первую утреннюю драму, проносился спортивный лет пятидесяти мужчина с хорошим летящим шагом. Кого он мне напоминает, думал Славка, когда тот появлялся на другой стороне бегового эллипса. Эва, да ведь это атлет с росписи какого-нибудь краснофигурного килика! Даже кудри его, перевязанные банданой, вьются крупными кольцами в том стиле. Кажется, и я ему кого-то напоминаю, иначе зачем он бросал бы на меня эти острые ахейские взгляды.

Вдруг этот человек с килика, или с кратера, или с амфоры резко переменил направление и побежал Славке навстречу. На лице его появилась еще не совсем уверенная улыбка. Чем ближе он подбегал, тем более созревала эта любезная улыбка. «Ясу, мистер Горелик!» — крикнул он, пробегая. «Здрасте-пжалста!» — успел ответить Славка. Он еще не привык, что его узнают в разных местах мира. И даже, оказывается, за его пределами, в спортцентре Аполлона Пифийского.

В принципе, Славка отправлялся сюда в такую рань только по одной причине: чтобы Какашка не увязалась. Однажды она все-таки увязалась. Утром он выбежал к машине, желая с ходу перепрыгнуть борт и плюхнуться за руль, и тут увидел, что Наталья уже стоит рядом с авто в белых беговых туфлях и в свитере, обмотанном вокруг чресел. «Беременность Двух Столетий» была уже на девятой неделе, но никаких изменений в девичьей фигуре не наблюдалось. «Ты поклоняешься Аполлону, а я — его тетке Деметре», — пояснила она и лихо перепрыгнула через борт, прямо в сиденье. Вот чем знаменита во всем мире эта девка, подумал он: она никогда не плюхается, не шлепается на предмет, она всегда соединяется с ним, берет от него его изгиб и отдает ему свой собственный.

Мистер Горелик все-таки распсиховался: как бы чего не случилось с Маркушей. Он представлял себе крошечного эмбриончика, вроде морского конька, прицепившегося к ее плоти, и каменел, не зная, как защитить любимое.

— Брось ты, Славка, этот свой hyperventilation, — смеялась она, пока они в предрассветных сумерках трусили по стадиону под зорким прицелом воронов, мыши, волка, барана и лебедей. — Дартаньяк говорит, что ничего, кроме пользы, утренние пробежки в умеренном виде не принесут, а ты ведь видишь, что я сама умеренность.

— Распусти волосы, — попросил он. — Пусть летят!

С летящими волосами она продолжала:

— Итак…

Он то отставал, то обгонял и оборачивался, чтобы посмотреть, как летит грива.

— У тебя свои отношения с Аполлоном, а мне, как ты понимаешь, гораздо важнее наладить взаимопонимание с Деметрой. Ты хотя бы помнишь, кто она?

Славка немедленно отвечал:

— Богиня плодородия. В Риме звалась Церерой.

— И все? — возмутилась Наталья. — На этом познанья исчерпываются? Нет, недаром Солж таких, как ты, назвал «образованщиной»! Разночинная интеллигенция НТР! — Она хохотала, грива трепалась в порывах бриза. Моменты счастья.

Он с понтом ворчал:

— Какое отношение я имею к интеллигенции, вчерашний полубандит, а теперь международный демагог с мешком денег?

Она еще пуще заливалась:

— Значит, твой бог не столько Аполлон, сколько Плутос, — так? Ты хотя бы знаешь, кто такой Плутос?

— Бог богатства, что ли?

— Надо же, догадался! А кем он приходится Деметре? Молчишь, неуч с филфака! Он ей приходится родным сыном, а стало быть, он брат кому? Персефоне, нерадивый студент! Помнишь: «Света не увидеть Персефоне, голоса сирены не унять, к солнцу тонкие, как лед, ладони в золотое утро не поднять»? Почему так сказано? Потому что Персефону увел Аид, царь подземный, понятно?

— Ну, хватит! — мнимо сердился он. — Садитесь оба на трибуны и ждите меня. Я пробегу еще двенадцать кругов.

Когда он закончил свой урок и вернулся весь мокрый к ней, она сидела на древнем выщербленном седалище в позе лотоса. Джоггеры поглядывали на нее с восхищением: они, конечно, опознали повсеместно разрекламированную «Женщину Двух Столетий».