Кесарево свечение

Достаточно и этого, думал Горелик. Впервые пред ним в гинекологическом аспекте предстала девушка его балтийских ночей, предмет его романтики и страсти. Раньше он никогда не представлял себе, что она может родить ребенка. Как может дитя стать матерью? Теперь он видел, что идея ребенка овладела ею от макушек (сколько их у нее — три?) до пяток (сколько их — пять?). Она засыпала, бормоча что-то о назначениях Дартаньяка, во сне не раз рассыпалась детским смехом, словно общаясь с эмбрионом Марка, и просыпалась с возгласом: «Вообрази, я его уже чувствую!» С чрезвычайной острожностью, в бюргерском стиле, они занимались любовью, и он думал о «некоторой инфантильности ее родовых путей», куда все время норовил проникнуть его далеко не инфантильный представитель.

Итак, они переехали на Родос в огромную виллу, которую Горелик тут купил по своему третьему, монакскому, паспорту: ни русским, ни американцам в Греции недвижимость не продавалась. Здесь хватало места и доктору Дартаньяку с его семейством, и двум американским медсестрам высшей квалификации, а также и гостям, среди которых сейчас преобладали медицинские светила с обеих сторон Атлантики.

По утрам, когда Наташка еще спала со своим эмбрионом и сама в позе эмбриона. Славка в крохотном силаче BMW Z-3 отправлялся на север острова. По дороге вел переговоры с директорами «Эр-Гора» (те уже привыкли к ранним побудкам), а также с директорами силовых станций на Урале и с производителями движков в Тыве, которые давно уже были на ногах, и с единомышленниками из «Гринписа» на бессонном Манхэттене. Помимо переговоров, он еще составлял свои планы на неделю вперед и засылал их и секретариаты, а также время от времени врубал «компакт» с недавними песенками Наташки; словом, не сидел за рулем без дела. Всякий раз он воображал себя одиноким путешественником, делая вид, что не замечает за спиной «Лендровер» с охраной.

Конечным пунктом этих утренних, по сути дела почти ночных, пролетов был храм Аполлона Пифийского, вернее, его руины на Родосском акрополе. Оставив машину на вершине холма, он спускался к фундаменту и четырем колоннам, что остались от храма. Здесь начинались смешанные рощи из пиний, кипарисов и могучих древних олив, которые, возможно, еще видели храм в его полном составе. Опустясь еще ниже, путник (так он всегда называл себя в этом контексте) попадал на систему торжественных лестниц, частично реставрированных и пригодных даже для каких-нибудь голливудских ритуалов. На этих ступенях Славка уже переходил на бег, то есть начинал то, для чего сюда и приезжал, — часовой джоггинг.

Вокруг еще не было ни души, только вороны пролетали от начинающего светлеть неба и сливались с сумерками западного островного побережья. Лестницы, идущие с вершины холма, завершались возле маленького амфитеатра, в котором часть рядов была восстановлена при помощи того же камня, из которого двадцать пять веков назад это сооружение было построено. То тут, то там видны были и невосстановленные темные сиденья с полуразрушенными спинками. Над амфитеатром горели две сильные лампы подсветки, и в их лучах длинная тень Горелика в шортах сбегала вниз. Все было как обычно. Из щели между двумя камнями-сиденьями выползала мышь. Она чуть-чуть сторонилась, пропуская бегущего человека. Ниже амфитеатра простиралось выжженное поле с пучками оливковых деревьев. Как обычно, из этих кустов прыснул с поджатым хвостом волк. Что ты тут ищешь, серый? Ведь не гордого же круторогого барана, который, как обычно, стоит на скале, не выказывая никаких опасений. Восток начинает золотиться и розоветь, когда над священным городищем пролетает пара лебедей. И тогда перед началом дня исчезают все ночные жильцы: и вороны, и мышь, и волк, и баран, и только тогда, всякий раз заново, Слава Горелик понимает, что это были звери-призраки из хтонического сонма Аполлона.

Сбежав вниз по ступеням амфитеатра, он поворачивал туда, где у него всякий раз слегка перехватывало дыхание: к стадиону Пифийских игр, построенному 2200 лет назад. Трибуны здесь были разделены на секторы, как и на современных спортивных ристалищах. Новые камни чередовались со старыми, и вместе они могли принять не менее пяти тысяч зрителей. Начиная кружение по дорожке у подножия трибун, он представлял себе, как стадион заполнялся той толпой, как звучали длинные трубы, как выстраивались гоплиты, чтобы отделить плебс от знати, как выходили атлеты, дети Аполлона, Бранх и Мопс, Идмон и Асклепий, и как в дальнем углу стадиона, возле царских кресел начинали свой танец, словно современные cheer-leaders,[149] музы под водительством незримого, неосязаемого Мусагета.