Кесарево свечение

Однажды под мотив бессмертной песенки «Базар большой и народу много» в холле «Бельмонда» появилась дама без возраста, но зато с явным положением в обществе. Она выступала, можно сказать, как пава, и казалось, что вот сейчас разведет руками, мягко остановит кавказскую жигу и задушевно заведет долгую, как Волга, величальную. С нею рядом в качестве спутника шел мужчина менее примечательной внешности, хотя именно к нему отельная прислуга обращалась «Ваше Превосходительство».

Ваксино на всякий случай навел справки и был рад, что не ошибся в предположениях: прибыл посол по особым поручениям (ППОП) Гачик Арутюнович Шальян с супругой Серафимой Игнатьевной – дамой, которая предпочитала не вспоминать о каких бы то ни было родственных отношениях с кем бы то ни было из активистов романа.

За ними внесли портативные шкафы со сменами одежд. Процокали крепкими старческими каблучками два божьих одуванчика – тетя Гортензия и тетя Калерия, бывшие гусятинские побирушки, ныне компаньонки мадам посланницы. Если читатель и после этого не вспомнил прибывших, придется ему прошелестеть страницами первой главы.

К чему это, с досадой морщился Ваксино. Уместна ли здесь столь отдаленная ностальгия?

Как-то под вечер, когда общество прогуливалось по пирсу, похожему на палубу круизного лайнера, внизу была замечена привязанная к стальной ноге пирса захудалая лодчонка под выцветшим трехцветным флагом. В ней, наполовину высовываясь из самодельной каютки, сидел человек и чистил картошку.

– Сударь, – обратилась к нему прогуливающаяся соло подруга ААГ Людмила Штраух, – не угодно ли вам разделить со мной трапезу наверху? Это освободит вас от докучливой необходимости приготовления пищи.

Яхтсмен после этих приветливых слов встал во весь рост и одним махом взлетел на прогулочную поверхность. Публика ахнула, увидев его могучую и живую мускулатуру – ту броню, что позволила бы ему штурмовать и Трою. Клеймо спортклуба Череповидовского химкомбината все еще было различимо на его шортах сквозь разводы океанской соли. Оказалось, что он совершает кругосветное путешествие, начатое еще на волоках Стрёмы. Судно его представляло собой реплику древнерусского, то есть немного варяжского, струга, изготовленного монахами-корабелами Свято-Никодимовского возрожденного монастыря. Весь смысл уникального путешествия состоял в том, что судно надо было тащить самому от одной воды до другой. Так что, если ты вдруг упирался в Америку, надо было ничтоже сумняшеся впрягаться и тащить, тащить, тащить, пока не покажется свободная стихия. Так он добрался до Кукушкиных островов, и, как видим, вовремя. Милок уже распоряжалась сервировкой столика.

– Ваша фамилия, кажется, Валидол? – поинтересовался Ваксино.

– Броммел, – уточнил путешественник. – В Гусятине меня называли Юноша Бром. – В подтверждение сказанного он показал сочинителю впечатляющий шрам под левым коленом. – Столкновение двух правящих элит едва не стоило мне ноги.

– Но почему же вы так облысели, мой друг? – огорчился Ваксино. – По моей версии, вы должны быть волосатый, как Тарзан.

– Дело в том, что мне однажды вылили из окна на голову тарелку горячего жирного супа, – элегически сказал Бром, но тут же рассмеялся. – Снявши голову, по волосам не плачут. Я имею в виду страсть к путешествиям.

Многие участники месячника прибыли на архипелаг в составе обыкновенных туристических групп. Так, однажды у входа в отель из переполненного «Икаруса» вывалилась толпа любознательных москвичей.

– Ба, да тут половина людей наши! – взвинтился Ваксино. Вот и Славостелькяны, вечно юные, вечно дружные, вечно с шахматной доской и турнирными часами; вот и Марк, не отрывающийся от газеты; вот и Руслан-спорщик – «кто миру больше дал, Ньютон или Дарвин?»; вот и Изя Незабудкин с Асей Дмитриевной – кажется, все-таки поженились; вот и тот из Польши, судя по ковбойской шляпе, совсем обрусел; вот и оба близнеца Дьяконовы, тщательно следящие за своей идентичностью; вот и внучка Хабибуллина, она же племянница Мальгремов – эва как вытянулась девчонка; вот и сам Хабибуллин, вечно строгий, сильный, сразу узнаешь бывшего вратаря сборной Союза, а вот и сами Мальгремы – богема театра, неувядающее вдохновение Чистых прудов, Таганки, Бронной; а вот и тот самый Межумышлин, чья скульптура «Пушкин в возрасте Державина» вызвала такое всеобщее возмущение, что он предпочел забыть ее в саду одного вирджинского писателя… Хорошо еще, что сестры Остроуховы не прибыли с этой группой: кто там будет кормить кота Онегина?

Ваксино понял, что деваться некуда, и приготовился к массированным объятиям, однако никто из вновь прибывших не обратил на него ни малейшего внимания. Неужели же новая декорация, густые ницшеанские усы сделали его в глазах друзей таким абсолютно неузнаваемым? Он был даже слегка задет за живое: уж если даже они под жалким пучком волос не могут опознать знаменитого писателя, что же говорить о широкой читающей публике?