Кесарево свечение

ГВАТЕМАЛА. Я писатель Ильич Гватемала, черт бы вас всех побрал! Руки прочь, прислужник реакции, или весь ваш бардак взлетит на воздух! Я автор двенадцати романов циклопического реализма! Я возглавлял революции и шесть раз был расстрелян! Никто не помешает мне вернуть мою законную супругу!

ГОРЕЛИК (не выпуская девушку из объятий). Никто, кроме меня!

КАКАША (весело). Ну вот, опять дуэль!

ГОРЕЛИК. Ну нет, руку на писателя, тем более усопшего, не подниму, даже если он красная сволочь. В мире есть и другие способы перехвата женщин. (Гватемале.) Можешь забирать этот мешок, циклоп, в обмен на жену!

ГВАТЕМАЛА (берет мешок с долларами). Сколько там?

ГОРЕЛИК. Дюжина.

ГВАТЕМАЛА. Чего дюжина?

ГОРЕЛИК. Чего, чего – ясно, что не романов… Откроешь – увидишь, деревенщина! А нет – так пинка в жопу, и к барьеру!

ГВАТЕМАЛА (с горечью). Эх, Какаша, продаешься за деньги, да? (С гневом.) Эх, гады, как великий СССР продали, так и бабу покупают! (Уходит с мешком на плече.)

Какаша и Горелик опускаются на пол. Вся сцена снова погружается в сумрак, сквозь пелену которого видны в глубине фигуры участников драмы. Влюбленные лежат в пятне яркого света. Каждое их движение вызывает усиленный киароскуро. Их диалог прерывается паузами, сорванным дыханием, эротическим подвизгиванием.

КАКАША. Ну я больше уже не могу, Славка, ну давай!

ГОРЕЛИК. Зрители тебя не смущают?

КАКАША. Пусть сами смущаются, раз в театр пришли. Дай-ка я тебя возьму! Вот так! И давай, давай, давай!

ГОРЕЛИК. Я и впрямь становлюсь плененной Пенелопой, а ты Одиссеем-освободителем. Впрочем, это уже не важно. В такой любви, как у нас, теряются различия пола. Мое становится твоим, твое – моим. Не об этом ли писал Ницше?

КАКАША. Именно об этом. Вздувается страсть к «переоценке ценностей». Переплетаясь, мы строим мост в идеал.

ГОРЕЛИК. Это кто говорит, я или ты?

КАКАША. Это говорит Заратустра. В идеале мы вдвоем сотворим надчеловека, это будет надчеловек любви, а не супермен убийства. Не нам ли выпало на долю выжать священный сок хаомы?

ГОРЕЛИК. Вал, вал, вал! Ико, ико, ико!

КАКАША. Вобюл, вобюл, вобюл! Оки, оки, оки!

ОБА (в экстазе). Ч-и-и-и-и-и-и-и-и-ч!

Испустив этот вопль, они лежат некоторое время неподвижно и молча. Потом закуривают.

ГОРЕЛИК. Где ты набралась таких премудростей?

КАКАША. В Северо-Западном университете.

ГОРЕЛИК. Если впасть в хронологию, родная, окажется, что ты прожила без меня безобразно долгий кусок жизни. Но мы в нее не впадем. Проживем и без хронологии. И тогда окажется, что мы просто продолжаем ту нашу единственную ночь на Елагином острове. Ты помнишь тот гребной клуб, где я тогда сторожем работал? Это была ночь фантастической гребли, как будто сами отцы-демиурги Хнум и Птах сидели рядом. Мы бросили матрас прямо на мостки и там валялись. Меж досок в воде отражались звезды… крутилась кассета «Аквариума»… три бутылки «Солнцедара» стояли у изголовья… и мы хлебали эту гадость, и гребли, гребли, как будто плыли в центр Вселенной…

КАКАША. Потому что покуривали кое-что.

ГОРЕЛИК. У меня была шмаль из Красноводска.

КАКАША. Ох, сладкая была эта красноводская шмаль. Ты меня тогда просто затрахал, Славка. А ведь я считалась чемпионкой в «системе»… Славка, а ты помнишь нашу тогдашнюю песенку? (Поет, Горелик ей подпевает.)

Ветер принес издалека
Прежней весны уголек,
Вторил там Сашеньке Блоку
Тысячелетний Блок.

Розы, кресты, эвкалипты

Вырастут тут на снегу.
Встретим же Апокалипсис
Стаей гусят на лугу!

Ровно, темно и глубоко

Дрогнули струны мои,
Ветер принес издалека
Дюжину старых «Аи»…

Ровно, темно и глубоко,

Можно сказать, глубоко…
Ветер принес издалека
Дюжину нежных «Клико»…

Ровно, темно и глубоко,

Милый наш брат Александр,
Ветер принес издалека
Ящик крепленых «Массандр»…

ГОРЕЛИК. Ты бы знала, сколько раз я эту ночь в памяти прокручивал!

КАКАША. Я знаю. Ровно столько же раз, сколько и я эту ночь в памяти прокручивала. Иногда осточертеет все на свете, заберешься куда-нибудь в темноту и вспоминаешь, как с тем Славкой Гореликом, простым советским заключенным, греблась в гребном клубе.