Кэш

Ян вышел. Олег Николаевич еще похмурился, а потом вдруг понял, что вот такое решение и принял бы Георгий в этой непростой ситуации. Да, такое. И срать ему на Батурину и Лужкова!

Утром он поехал на фабрику, без звонка, никого не предупредив. Генерального директора на месте не оказалось, на вахту к Михееву спустился главный инженер по фамилии Гринберг, в белом халате, с большим простуженным носом и глазами, в которых была вся вековая скорбь еврейского народа.

— А, кредитор! — вяло приветствовал он Михеева. — Не терпится осмотреть будущие владения?

— Я хочу посмотреть фабрику.

— Ну пойдемте, покажу. Только наденьте халат. В чистую зону нас все равно не пустят, но так положено.

Фабрика напоминала пчелиный улей, грубо разрушенный посторонним вмешательством и продолжающий жить как бы по инерции. Одни цеха стояли темные, пустые, с ящиками нераспакованного оборудования. В других, освещенных ярким и как бы стерильным светом, двигались конвейеры, автоматы заполняли и запечатывали ампулы, молодые женщины во всем белом упаковывали готовую продукцию в картонные коробки, укладывали их на электрокары и отправляли на склад. Здесь жизнь снова замирала, темные складские модули были забиты коробками и ящиками с фирменными лейблами фабрики.

— Не умеем торговать, — пожаловался Гринберг. — Делать хорошие лекарства умеем, а продавать не умеем, прямо беда.

До этого Олег Николаевич ни разу не видел фабрику, не было необходимости. Она существовала в его сознании как некая абстракция, коммерческий проект. Пятно для застройки одного дома в Москве составляло четверть гектара. На шести гектарах, на которых привольно, еще по-советски, раскинулись производственные корпуса, склады, столовая, медсанчасть и даже профилакторий, соединенные березовыми аллейками, можно построить целый квартал элитного жилья, пользующегося в постоянно растущей Москве бешеным спросом. Недаром на эту землю положила свой загребущий глаз ненасытная Батурина.

Экскурсию прервала молоденькая лаборантка:

— Приехал шеф, просит вас зайти к нему.

— Спасибо за экскурсию, было очень интересно, — поблагодарил Олег Николаевич Гринберга и последовал за лаборанткой.

Солидный кабинет генерального директора в административном корпусе с дипломами и патентами на стенах еще не затронула разруха гибнущего улья, но самого Троицкого уже коснулась. Проблемы фабрики словно бы сгорбили его высокую фигуру, наложили тени на высокомерное породистое лицо. Он встретил Михеева вопросом:

— Я сегодня был в арбитраже. Там сказали, что вы отозвали требование о банкротстве фабрики. Это так?

— Да.

— Чем это вызвано?

— Объясню, — пообещал Михеев. — Особенно если вы предложите мне сесть. Или будем разговаривать стоя?

— Да, конечно, — спохватился Троицкий. — Садитесь, пожалуйста. Кофе? Кофе у нас еще есть.

— Спасибо, не хочу вас окончательно разорить. Несколько предварительных вопросов. Кроме сорока миллионов долларов, какие еще долги у фабрики?

— Два миллиона. Взяты под залог акций.

— Сколько вам нужно, чтобы завершить модернизацию?

— Много. Миллионов десять.

— Сколько у вас акций фабрики? — продолжал Михеев.

— Восемьдесят два процента. Но часть в залоге у банка.

— У кого остальные восемнадцать процентов?

— У разных людей. Купили в расчете на прибыль. Расчет не оправдался. Я чувствую себя так, будто залез в чужой карман и меня поймали за руку.

Михеев осуждающе покачал головой:

— Владимир Федорович, мне кажется, что вы не прочитали ни одного учебника по бизнесу. Даже самого примитивного.

— Не прочитал, — признался ученый. — Я всегда читал немного другие книги. Что в них сказано?

— Правило номер один. Если вы решили заняться бизнесом, вам следует навсегда забыть слово «мораль».

— Да, это я уже понял, — покивал Троицкий. — Но приложить к себе не могу. Советское воспитание неистребимо.

— Советское? — переспросил Михеев.

— Советское, а какое еще? Гуманистическое начало было частью идеологии. Оно существовало само по себе, в отрыве от практики, но оно было. С этим вы, надеюсь, спорить не будете.

— Не буду. Я даже сделал это основой своей кадровой политики. Никогда не беру на руководящие должности тех, кому меньше сорока лет. У них еще сохранились моральные критерии. Молодые же продадут за копейку.

— А эти не продадут?

— Тоже могут продать, но гораздо дороже. И не сразу. Можно выкупить эти восемнадцать процентов у миноритариев? — продолжил расспросы Михеев. — Уступят?

— За любые деньги. И еще спасибо скажут. Не понимаю, к чему вы ведете. Вы хотите, чтобы я консолидировал у себя все сто процентов акций?

— Да.

— Смысл?

— Я не хочу, чтобы лезли в наши дела. Миноритарий даже с одной акцией может потребовать отчета, и мы будем обязаны его дать. И наши планы сразу станут известны всем.

— Наши планы, — повторил Троицкий. — Правильно ли я вас понял…