Кетанда

Он никак не мог согреться. Снизу было тепло, но сверху все равно холодно, лицо мерзло, и ноги. Он вытянул руки вдоль тела и засунул их под лапник. «Как покойник лежу в темноте, — думал Мишка, — проспал почти четыре часа на таком холоде. Так и замерзают. Еще немного, и остался бы здесь». Мысли были усталые, путаные, и он не принимал их всерьез, но когда представил себе, как его находят — стылого, скрюченного на этой косе, возле этого тополя… с побелевшими от мороза глазами… — слезы сами собой набухли. Это были слезы жалости и безволия. Делать что-то для своего спасения он уже не мог. И даже не думал об этом.

В два часа пошел снег. Огонь давно погас. Мишка сидел, прижавшись спиной к корням тополя, в мокрых сапогах, с мокрыми лицом и руками и чувствовал, как на него падает снег. Костер уже было не зажечь, все было мокро, все в снегу, дров не было, и идти никуда не хотелось. Время еле двигалось. Наверное, он ждал рассвета. Временами его начинала бить дрожь, он с тоской думал о том, что в его утонувшей лодке есть все. Сухие вещи, еда, палатка. Сейчас хотя бы палатку. Хотя бы просто накрылся сверху от снега. Накрылся бы и уснул. И пусть этот снег идет.

…И снег шел. В уставшей душе вязко путалось что-то мутное, что все это неспроста, что его за что-то, за какие-то грехи наказывают. Кто-то большой, огромный все время будто бы где-то рядом, вроде своими делами занят, но все приглядывает за ним. И он вроде бы не злой, но делает все хуже и хуже. Он гнал от себя это наваждение, но оно безжалостно, упрямо возвращалось, и его снова пробивала жалкая и мокрая душевная дрожь.

Мишка вытер каплю с носа и, вздрогнув, услышал, как на берегу глухо посыпалась галька. Он очнулся, замер и снова отчетливо услышал тот же звук и плеск воды. Он схватил карабин и невольно плотнее прижался к тополю. Большое темное пятно двигалось вдоль берега. «Медведь!» — понял Мишка. Он вскинул карабин, прицелился, мушку в темноте не было видно, пятно от напряжения расплывалось. Шум шагов вдруг резко усилился, пятно стало увеличиваться. Мишка совсем окаменел от страха, он целился, не видя ни мушки, ни зверя. Он чуть было не выстрелил наугад, но вдруг все стихло. Никого не было.

Сердце стучало в самом горле. Одной рукой он держал все еще выставленный вперед, но так и не снятый с предохранителя карабин, а другой пытался поправить съехавшие очки. И пытался слушать, но ничего не слышал, просто чувствовал, что все кончилось. Он встал и пошел к берегу. Снега навалило прилично. Он ощупал вмятины следов руками и понял, что это был не медведь. Это были копыта. Олень или лось.

Весь остаток ночи Мишка делал шалаш из стланика. Нашел в лесу укромное место, разжег костер и делал. Все руки были в кедровой смоле, он весь промок, но, когда засерело, над ним и с трех сторон вокруг была нежно пахнущая мохнатая крыша, которую уже успел прикрыть снежок. Жарко горел костер. Мишка сидел на толстой подстилке в одном нательном белье, а вокруг, в шалаше, парили развешанные шмотки. Рубашка и штаны почти уже высохли.

После случая с ночным «медведем», заканчивая строить шалаш, он чем-то внутренним ясно ощутил полноценное и счастливое устройство жизни, в которой сейчас он был один на этой речке. Эта простая мысль значила для него так много, например, то, что никто, кроме него самого, ни помешать, ни помочь не может! Он был один, но совершенно не чувствовал себя одиноким, как это часто случалось в кишащей людьми Москве. Он сидел и глядел в огонь, а Юлька, Катька, друзья, мать были рядом. Просто раньше они как-то метались в нем, а теперь спокойно ожили в его душе, и улыбались ему, и делали свои дела. И он любил их все больше и больше, понимая, что он должен делать свое. И, не веря в Бога, он радостно благодарил его, за то, что именно так все устроено.

Снег все валил. Мишка хорошо подсушился и даже поспал. Он неторопливо собирался на рыбалку — не хотелось уходить от костра — снова вспомнил друзей и улыбнулся. Они-то сейчас думают, что он кайфует на речке, рыбу ловит, кофеек у костра попивает. Больше всего ему хотелось выпить кофе и выкурить сигарету. Или просто попить чего-нибудь горячего. Он застегнулся поплотнее, натянул капюшон, взял спиннинг и пошел к реке.

Лес был черно-белым и мокрым. Пахло сыростью почерневших стволов и немного рыбьей тухлятиной с реки. Снега навалило много, он продавливался до земли, и в следах оставалась вода. Тяжелые белые шапки гнули ветки стланника к земле. Он обходил их, отводил руками, и с них тоже капало и шлепались сырые лепехи. Мишка вышел из леса, отряхнулся и направился к воде. Он чувствовал, как в нем растет надежда и поднимается настроение. В своем воображении он уже вытягивал здорового лосося на берег. И даже уже жарил его. Нет-нет, не жарил, пока просто вытягивал.