Кетополис: Киты и броненосцы

Он рассказывает. Я слушаю. Вернувшись с дуэли, чтобы переодеться и поехать на службу, Ян обнаружил дома тишину, открытое окно, грязные следы на подоконнике – в общем, все, что полагается находить в таких случаях. Няня, чем-то одурманенная, спала на полу в соседней комнате. Ян-младший пропал.

«Это сделали подземные», – говорит Ян.

– Сколько ребенку?

– Четыре месяца. С половиной.

Проклятое воображение. Я вижу: затемненная комната, лежащая на полу игрушка, в распахнутое окно врывается ветер, серые паруса штор взлетают над колыбелью. В ней – смятое одеяльце и вмятина на подушке. С подоконника капает дождевая вода. Кап, кап. Кап-кап. На полу у окна – расколотый стеклянный шарик с домиком внутри. Блестки рассыпаны в лужице глицерина.

Я встряхиваю головой. Еще немного, и каторга покажется тебе раем, Козмо.

– Вы обращались в полицию, Ян?

– Да… но… ничего.

– Почему? – впрочем, ответа не требуется. – Понятно. Дальше.

Яну удалось кое-что сделать. Некая Констанс, племянница господина Люгера, главы Департамента дорог… Я ее помню, кстати – очень красивая женщина. По-античному. Правда, не в моем вкусе. Мраморные статуи меня никогда особенно не привлекали.

Вот уж не думал, что у полубогинь могут быть обычные смертные проблемы…

У Констанс похитили ребенка подземные.

Полиция ничего сделать не смогла. Впрочем, было бы удивительно, если бы случилось иначе.

Констанс посоветовали обратиться к человеку, который может помочь.

Она пошла к посреднику… и тот помог.

За определенную сумму. Впрочем, при чем тут деньги?

Нам нужно сделать то же самое. С деньгами решаемо.

Все просто.

– Не все, – говорит Ян.

Я поднимаю брови.

– Моя жена сейчас в больнице, – поясняет Поланский. Лицо его мучительно искривляется. – У нее туберкулез… чахотка.

– Сочувствую. И что?

Ян рассказывает. Со слов Констанс, посредник непрост. Он много лет прожил среди подземных, сам наполовину такой – и он странный. Полусумасшедший, всего боится…

– То есть, я правильно понимаю, что этот посредник разговаривает только с женщинами? Вы уверены, Ян? Да, задачка… Тогда, может быть – кормилица? Какая-нибудь родственница?

Самое странное, что Ян больше не заикается. Даже в большом волнении. Наверное, когда горе, становится больше способности чувствовать, оно перекрывает каналы, по которым в человеке протекает жизнь.

Он качает головой.

– Ясно, – говорю я. – Кто был с ребенком?

– Кормилица. Она почему-то уснула… почему она уснула? Разве я за это ей плачу?! Я… – у него вдруг начинает дрожать подбородок. Ч-черт, я не переборщил с коньяком? Тепло, коньяк и надежда – от такого сочетания у любого крыша поедет. Я смотрю на вздрагивающие плечи Яна. Всхлип. – Моя жена… я… – Всхлип.

– Спокойно, Ян. Все хорошо.

Теперь, когда я знаю все, мне придется решить, как поступить. Ненавижу такие моменты.

Мой последний вечер уходит.

«Я. Не хочу. Знать. Не».

– Чем я могу вам помочь, Ян? – во мне внезапно поднимается злость. – Что мне прикажете, в женщину переодеться?! – я начинаю вставать. Спокойно, Козмо.

Стоп. Я застываю на полпути и снова сажусь.

Переодеться – это ведь мысль.

Только не я. Представьте себе женщину за метр девяносто ростом, с флотской выправкой. Я фыркаю. Да уж. Посредника удар хватит…

Но сама идея хорошая.

Так что, если решил остаться: думай, Козмо, думай.

– Простите. Я погорячился. Такой вариант, Ян…

Когда я заканчиваю объяснение, он смотрит на меня и говорит:

– Зачем вам это нужно, Козмо?

Хороший вопрос.

– Могу я хоть раз в жизни побыть человеком? А? Как думаете, Ян?

– Что вы сделаете, если найдете похитителя?

Разве не ясно? Я пожимаю плечами.

– А если… г-говорят, за этим стоят б-болыпие люди.

К Яну снова возвращается заикание. Ну, слава кальмару, а то я уже начал волноваться.

– И что?

– Они м-могут…

С минуту я молчу. Потом говорю:

– Давайте проясним ситуацию, Ян. Сегодня утром меня приговорили к пожизненной каторге. Вы не знали? Неважно. Вы действительно думаете, что меня волнует, кто это будет? Да хоть сам господин Канцлер…

Было бы хорошо. Я представляю, как наставляю на него револьвер. Здравствуйте, господин Канцлер. Вот, зашел попрощаться.

Детские мечты. Ну и ладно.

Ян смотрит на меня. Белесые страдающие брови. На редкость некрасивое у него лицо все-таки.

– Что с вами, Ян?

– Я н-не знал про к-каторгу.

– Ничего.

Я человек, прыгнувший со скалы.

И, кажется, уже начинаю наслаждаться падением…

Останавливаю официанта: где у вас телефон?

Снимаю трубку. Называю телефонистке номер. Гудок. Еще гудок. Ну!

– Алло?

– Яда, – говорю я, впервые называя ее коротким именем и на «ты». – Яда, мне нужна твоя помощь.

По ту сторону – долгое молчание. Латунная окантовка трубки холодит щеку. Затем неуверенный голос, в котором я с трудом узнаю голос Ядвиги, спрашивает:

– Козмо?

– Да, – говорю я хрипло. Откашливаюсь. – Это я.

В изгибе ее шеи – бог. Я не видел лучшего изображения бога. Я закрываю глаза. Будь убедительным, Козмо, ради всего святого, будь убедительным…

– Яда, это очень важно. Пожалуйста, запиши адрес.

Зажмуриваюсь до боли в глазах. Голова начинает кружиться, словно падаешь в бездонный черный колодец.

Падение – это всего-навсего очень быстрый полет.

Ядвига.