КГБ и тайна смерти Кеннеди

Для всех троих визит Освальда был неожиданным – никогда ранее мы его не видели и никакой предварительной информацией о нем не располагали. Все сведения носили автобиографический характер, то есть были сообщены им самим. От поставленных уточняющих вопросов он в основном уклонялся, отделываясь общими фразами и уходя от ответа. Правда, определенная достоверность сообщаемой им о себе информации подкреплялась представленными им личными документами, подлинность которых не вызвала у нас сомнений. Так что основой для анализа личности Освальда нам служили его краткие автобиографические данные, состояние и поведение в ходе двух проведенных встреч. Что касается сведений биографического характера, то по тем временам они были, несомненно, из ряда вон выходящими: бывший морской пехотинец США, якобы придерживающийся марксистских взглядов, приехал в Союз и попросил политического убежища, получил вид на жительство, женился на советской гражданке, а затем вновь, уже с женой и ребенком, вернулся в США, где опять стал американским гражданином (мы ведь не знали, что он не лишался американского гражданства). В США якобы подвергался преследованиям «местных властей» и ФБР, из-за чего захотел выехать опять в СССР или на Кубу. Какой вывод из этого следовал? Безусловно, во время пребывания в Союзе он находился в поле зрения КГБ. Но каких подразделений? Внутренней контрразведки – несомненно, а разведки? Если да, то резидентуры в Штатах могли быть ориентированы о нем Центром. Но обстоятельства, при которых он объявился у нас в Мехико, и его поведение давали нам основание быть уверенными, что к агентуре нашей службы Освальд не принадлежит. Почему он вообще не мог стать нашим агентом, я попытаюсь более подробно объяснить в другой главе.

В практике нашей разведки случалось, что агент, потерявший связь в своей стране или не имеющий возможности ее там поддерживать в результате резкого осложнения контрразведывательного режима, выезжает в другую страну (обычно с менее жестким режимом безопасности) и пытается восстановить связь, в том числе и путем посещения посольства или других советских учреждений.

Но с Освальдом дело явно обстояло иначе: его поведение, наоборот, свидетельствовало, что никакого контакта с разведкой у него не было. Его туманный намек во время второй беседы на то, что он якобы выполняет какую-то «специальную миссию», и уход от ответа на конкретный уточняющий вопрос – какую и для кого, были расценены как стремление придать больший вес своей персоне в наших глазах и, возможно, попытаться повлиять на решение о выдаче визы.

Составить мнение о его личности для нас было более трудной задачей, ведь единственное, чем мы могли при этом руководствоваться, – визуальное наблюдение за его состоянием и поведением приблизительно в течение двух с половиной часов. Возможно, высококвалифицированным профессионалам – психологам или психиатрам – такого промежутка времени и ситуации и хватило бы для того, чтобы по определенным признакам поставить однозначный диагноз. Мы же могли судить, опираясь только на свой жизненный и оперативный опыт и некоторые познания в области психологии, полученные в процессе специальной подготовки. Но и здесь наше мнение совпало: все мы дали Освальду, может, и не совсем научное, но широко используемое в нашей повседневной жизни определение – псих. Конечно, мы не медики и не могли однозначно утверждать, что он страдает психическим заболеванием, но в том, что это человек с явно неуравновешенной психикой, с нестабильной нервной системой, мы не сомневались. Наши мнения сходились и в том, что он не агрессивен, а скорее истеричен или снимает свое напряжение истерикой, а не действием. Когда он говорил об угрозе его жизни, то употреблял такие выражения, как «я боюсь», «я больше не могу», «мне невыносимо трудно», отражающие пассивную позицию, а не наступательные, типа: «они у меня увидят», «я им покажу», «я им дам» и тому подобные. Поэтому и произнесенная им на второй встрече фраза, что, если они не отстанут, он «будет защищаться», прозвучала для нас тогда не как его активная угроза кому-то, кого он называл «они», а как возможная вынужденная защитная реакция. Многие годы меня преследует мысль: а не произнес ли ее Освальд вновь и не сопроводил ли выстрелами при встрече с Типпитом? И не находились ли в барабане его револьвера те самые патроны, которые были возвращены ему перед уходом из нашего консульства 28 сентября?

Но кто теперь ответит на эти вопросы?

Размышляя о покушении, ни один из нас не мог поверить, что он способен произвести скоростные, точные выстрелы по движущейся цели. Всем нам запомнились его плаксивые глаза, дрожащие руки, общая нервозность. Мог ли он настолько собраться, чтобы так стрелять?

Подробной информации об обстоятельствах покушения было еще недостаточно, но практически все в резидентуре считали, что это реализация заговора и стрелков было несколько.