КГБ играет в шахматы

Пока Гулько с женой, одетые в черные майки с надписью «Отпустите нас в Израиль», в очередной раз удерживались в милиции, 11-й отдел Пятого управления КГБ в срочном порядке решал, как быть дальше. Время шло, милиция торопила, требуя решения: что делать с задержанными — больше трех часов при административном задержании нельзя было по закону удерживать людей; следовало либо освободить их, либо возбудить уголовное дело. Дела не было. Надо было Гулько отпускать. Отпускать не хотелось. Дали команду милиции перевозить задержанных из одного отделения в другое, каждый раз вновь оформляя административное задержание. Прием был сомнительный, но позволял выиграть время. Последним пунктом перевозки супругов Гулько в тот день стало 43-е отделение милиции на Красной Пресне. Здесь с ними провели очередную профилактическую беседу о бессмысленности демонстраций протеста и отпустили.

Приблизительно через две недели Гулько и его семье была вручена повестка о вызове в ОВИР. До долгожданного выезда из СССР оставались считанные дни. Противник сдался. Гулько выиграл партию.

Б. Гулько Написание буквы «ламед» (КГБ и я)

Моей сестре Бэлле, верному спутнику на путях обретения свободы.

1. Первые встречи

Мой первый контакт с КГБ состоялся, вероятно, еще до моего рождения. Я родился в начале 1947 года в Германии и не думаю, чтобы беременность жены офицера советских оккупационных войск осталась бы не зарегистрированной в анналах КГБ. Наша же очная встреча состоялась летом 1966 года.

Причиной очной встречи стало предстоящее пересечение мной государственной границы СССР. Советская сборная отправлялась на Всемирную студенческую Олимпиаду в Швецию. Накануне отъезда нас доставили в здание ЦК КПСС на Старой площади. Там с нами побеседовали и велели прочесть инструкцию с грифом секретности о том, как советские граждане должны себя вести в капиталистической стране. Для социалистических стран у них была другая инструкция. Согласившись прочесть секретную инструкцию, я, таким образом, дал обещание КГБ ее не разглашать. Сейчас я ее, может быть, и разгласил бы, да не помню, о чем там говорилось.

Впрочем, я наверняка эту инструкцию сразу же и нарушил. Сперва на Олимпиаде я потихоньку прочел книжку незадолго до того заточенного советскими властями Андрея Синявского «Любимов», которую мне дал студент-славист Рэдик Энд, игравший за команду Швеции. Книжка мне показалась посредственной. Куда больше мне понравилась повесть подельника Синявского Юлия

Даниэля «Говорит Москва», перепечатанная на папиросной бумаге и читанная мной уже по возвращении в Москву. Наступали времена самиздата, когда иные читали больше литературы, напечатанной на пишущей машинке, чем отпечатанной в типографии. Странную картину представляли в ту пору книжные магазины в СССР: полки ломились от книг, для чтения непригодных.

Я немного улучшил ситуацию с книгами на родине, потихоньку ввезя в Советский Союз купленного в Стокгольме «Доктора Живаго», отпечатанного на тончайшей бумаге и изданного в мягком переплете.

Со времени той первой поездки за границу мои выезды позволяли несколько улучшить круг чтения для меня и моих друзей.

Как-то осенью 1976 года команда спортобщества «Буревестник» возвращалась с матча кубка европейских чемпионов из маленького шведского городка Лунда, и мы провели пару часов в Копенгагене. В большом книжном магазине в центре города я спросил продавщицу: где в округе можно купить книги на русском языке? Датская старушка, рассматривавшая что-то рядом, обернулась ко мне и ехидно посоветовала: в России. Это была смешная шутка. В книжных магазинах в России в ту пору можно было купить только идеологическую дребедень.

В студенческие годы я не раз пересекал государственную границу СССР, отправляясь с командой Московского университета на шахматные матчи в страны советского блока. Работники КГБ благополучно пропускали меня в обе стороны. Конечно, драматичным было не само пересечение границы, а утверждение характеристики: «политически грамотен, морально устойчив». В МГУ, где я сначала учился, а потом работал, этот процесс проходил обычно без проблем. Кроме одного случая.

В 1972 году я уже закончил учебу на факультете психологии и работал на факультете биологии. Шахматная команда МГУ, в те годы довольно сильная, должна была ехать на матчи в ГДР. Я принес характеристику на подпись секретарю парторганизации отделения (коммунисты биофака были поделены зачем-то на два отделения) научному сотруднику кафедры биохимии Юрченко.

Подпись секретаря парторганизации была необходима для выезда за границу даже для не члена партии.