КГБ играет в шахматы

Правда, эта самая высокая «честь» имела и дополнительную плату. Почему-то тренеры, как правило, проигрывали Карпову. И некоторые из этих поражений вызывали недоумение. Так, в Тилбурге в 1983 году Полугаевский был обвинен Спасским в том, что умышленно проиграл при доигрывании Карпову ничейную позицию. Разыграв эту партию, можно понять, почему возникли такие подозрения.

В первенстве СССР 1976 года Карпов обогнал своего тренера Юрия Балашова только потому, что Балашов при начале доигрывания их отложенной партии после анализа немедленно подставил под удар своего ферзя…

Конечно, вступать в столь сомнительный «Клуб любителей Карпова» у меня никакого желания не было, и я отказал Баху. Я подавал заявление на выезд для того, чтобы стать свободным, а не для того, чтобы еще больше закабалиться.

Через несколько дней после визита Баха я узнал, какая инстанция стоит за предложением Карпова. В квартире моих родителей (своей квартиры у нас тогда не было, и мы с женой и с грудным сыном жили в двухкомнатной квартире вместе с родителями и с моей старшей сестрой Бэллой) раздался телефонный звонок. Меня приглашали для беседы в КГБ. Я с любопытством отправился на Лубянку.

В подъезде меня встретил низкорослый тип и отвез на один из верхних этажей, предназначенный для начальников. В просторном кабинете моим собеседником оказался человек интеллигентного вида и с интеллигентной речью. Я решил, что сам он в пытках участия не принимает.

Владелец кабинета в целом пересказал мне предложение Баха, не упомянув, впрочем, Романишина как эталон благосклонности. Запомнились со значением сказанные слова, смысл которых: если я передумаю и заберу назад заявление, то от его организации я никак зависеть не буду. Думаю, для гражданина СССР — это предложение величайшей благосклонности. Но и оно не переубедило меня. Тогда человек КГБ пригрозил: «Мы можем не отпустить вас». Я убежденно ответил: «Отпустите». Правы оказались мы оба — они не отпускали, но все же отпустили.

В завершение беседы мой собеседник, решив, что после визита Баха мне дали недостаточно времени для размышлений, сказал, что если я передумаю, я могу всегда позвонить в КГБ ему лично. Я только должен сказать, что хочу говорить с полковником Абрамовым.

Это имя я встретил через несколько лет в книге Владимира Буковского «И возвращается ветер». Полковник Абрамов, а это очень высокий чин для КГБ, руководил разгоном демонстрации на Пушкинской площади и арестами диссидентов и самого Буковского. Так что со мной почему-то беседовал человек из отдела борьбы с диссидентами, а не из еврейского отдела, занимавшегося желающими уехать в Израиль.

После нашей подачи документов состоялось еще несколько бесед с разным начальством. Беседа с Батуринским, тогда еще начальником отдела шахмат, носила формальный характер. Умный мужик, он понимал, что я «ход назад» не возьму. Занятнее были беседы с председателем федерации шахмат Москвы профессором чего-то политического Федором Константиновым. По слухам, профессор писал речи самому идеологу партии Суслову. Константинов беседовал с нами по отдельности.

Аня, как мы договорились, все валила на меня — мол, муж хочет уезжать. «А вы разведитесь», — предложил Константинов. Эта идея — развести нас — осталась в каких-то гэбэшных досье, и через несколько лет попытка была предпринята. Я позже вернусь к этому.

Первоначально отношение ко мне и к Ане у спортивно-партийно-гебистского начальства было различным. Ко мне — не только как к подавшему на эмиграцию, то есть как к изменнику, но еще и как к еврею и к диссиденту. Аня, имеющая еврейку маму и русского отца, была записана в паспорте русской, как дети многих начальников, женатых на еврейках, да и самого Андропова, имевшего еврейку маму. Так что Аня числилась у них, видимо, попавшей в лапы к сионистам-евреям.

Беседа со мной носила более концептуальный характер:

— Как же вы планируете переехать в государство, враждебное СССР? — стыдил меня профессор.

— Идеологических проблем для себя я не вижу, — возражал я. — Если я захочу в Израиле заняться политикой, что вряд ли, и захочу вступить в Коммунистическую партию, что еще менее вероятно, к моим услугам в Израиле будут аж две коммунистические партии. В странах же, дружественных Советскому Союзу, в Египте и в Сирии, коммунистические партии запрещены, а коммунисты гниют по тюрьмам.

— Тут нужно смотреть диалектически, куда движутся страны, — возразил мне Константинов. — Египет и Сирия движутся в сторону прогресса.

Я почувствовал, что спичрайтера Суслова мне не побить, и закончил беседу. Он владел непобедимым идеологическим оружием советского руководства — маразмом как методом политического мышления.

В те же дни нас пригласил к себе Ботвинник. Как я уже писал, Аня была его любимой ученицей. Великий шахматист принял нас в своем кабинете. Я знал из опыта, что единственной формой общения, которой владел Ботвинник, был монолог. Впрочем, я и пришел послушать Ботвинника, а не уговаривать его уезжать.