Только один раз в «зале ожидания» следственного изолятора, а попросту Лефортовской тюрьмы, я оказалась не одна. На стуле сидел молодой мужчина азиатской внешности, зрелище было жалкое. Он трясся так, что не мог толком сидеть, руки и ноги ходили ходуном, и он бормотал одну и ту же фразу:
— Это тюрьма, это тюрьма, это тюрьма…
— Не бойтесь, я здесь уже не первый раз, и меня не посадили,
— успокаивала я его. И себя.Даже маму я не посвящала в подробности этого кошмара, все в себе носила. Иногда прямо после допроса ехала на работу — у меня же все хорошо. Шел уже 1986 год, я крутилась как могла, бегала по редакциям и бралась за любую подработку. Журналы «Знание — сила» и «Новый мир» выручали меня в то время, давая возможность заработать вычиткой рукописей и чтением корректуры.
Я была формально замужем и с каждой заработанной с трудом копейки платила не только подоходный налог, но еще и налог на бездетность. Имущество все еще было арестовано, вклад в банке тоже. И я заставила себя начать судебное дело по признанию Володи сначала безвестно отсутствующим, а затем и умершим. Я подала исковое заявление в свой районный суд, и 21 октября 1986 года на основании решения суда я получила в ЗАГСе свидетельство о смерти Владимира Андреевича Кузичкина. Место смерти — прочерк, причина смерти — прочерк. В те дни со мной творилось что-то ужасное, у меня было чувство, будто я его убила, я плакала, плакала и плакала.
Во многих публикациях гуляет версия, что свидетельство о смерти мне выдало КГБ. Нет, были судебные заседания, приходили мои соседи, которые подтверждали, что его не видели больше трех лет, все оформлялось в судебном порядке, без КГБ. В МИДе мне выдали справку о том, что Володя пропал без вести. Эта справка была приобщена к делу, один экземпляр у меня сохранился.
Никто и не думал снимать арест с имущества, я ездила за рулем без документов, и когда меня останавливала милиция, я вместо документов советовала им обратиться к полковнику Щербакову в следственный отдел КГБ.