КГБ шутит. Рассказы начальника советской разведки и его сына

Короче. Индийская контрразведка старинной английской выучки давно поместила «Зама» под колпак. Арестовали его по обвинению в работе на ЦРУ, ибо какой-то дурак из резидентуры ЦРУ в Бомбее встречался с ним почти открыто, уповая на беспечность «туземцев». «Зам» продавал информацию американцу и бескорыстно делился ею с «Директором». Будучи схвачен, «Зам» не нашел ничего лучшего, как отрицать свою связь с американцем, но инициативно назвал «Директора», тайного друга Советского Союза, которому он бескорыстно помогал. Вся история выплеснулась на газетные страницы, имя «Директора» не упоминалось, но все было вопросом времени, и ему пришлось исчезнуть. С помощью, разумеется, Службы. Был Джаганатхан – и его не стало, куда-то он уехал из Бомбея, кажется в Абу-Даби, и след его затерялся в песках времен.

Генерал и Юра были прямо причастны к исчезновению «талантливого индийского ученого, живущего в США», именно они это исчезновение организовали. Джаганатхан начал свои скитания по миру, Генерала унесло в исламский Иран, а Юру – в Европу. Узел рукой Божьей затянулся и ею же был развязан. Умер Джаганатхан вдали от родной Андхра-Прадеш, Юра умер в родной Москве, а Генерала судьба несла в самые верха Службы, он оставался единым хранителем памяти своих друзей, ибо встречался тайно с «Директором», дружил с Юрой и любил их обоих.

И вот теперь, через много лет, пройдя огни, воды и медные трубы (так много обрушивается на человека за двадцать лет!), Старик видел своего дорогого, давно ушедшего друга. Джаганатхан, воплощенный Будда, улыбался, он был рад видеть Генерала. Старик неплохо разбирался в людях. При жизни Джаганатхана ему казалось, что и в индийце нет особенных секретов – всего лишь надо найти уязвимую точку и нажать на нее. Приближение к непостижимому (Служба не знала этого понятия, и Генерал – глава Службы – лишь скептически хмыкнул бы, услышав о нем) заставило часто-часто забиться сердце.

– Дорогой друг! Как там Юра? – расслышал собственный голос Старик. Теперь можно было упоминать Юру, в «Директоре» не было ни малейшего сомнения.

– Я слышал, что с ним все в порядке. К сожалению, повидаться с ним мне пока не удалось, но ведь в нашем распоряжении вечность, – не торопясь, подбирая слова, не переставая улыбаться, разъяснил по-английски «Директор».

И вдруг, перейдя на чистейший, без акцента, русский, и с не свойственной ему фамильярностью (или теплотой?) спросил:

– Ну, а ты-то сам когда к нам собираешься? Не пора ли? Устал ведь?

Старик хотел было сказать, что действительно он несколько устал, что пора и честь знать, а любое место, где он сможет быть вместе с Юрой и Джаганатханом, его вполне устроит, но не успел. Под ногами взвыла Ксю-Ша, почему-то погасла лампа и, вспыхнув через мгновение, осветила пустую комнату. Старик растерянно опустил руку, чтобы погладить умную собачью голову и успокоить Ксю-Шу. Под лавкой никого не было. Генерал вновь остался один в холодной пустыне.

Утром он проснулся в слезах и не мог вспомнить причины.

В нашем распоряжении вечность

Человек жив не только до тех пор, пока продолжается обмен веществ и линия на зеленом экране энцефалографа остается зубчатой, не вытягивается в унылую безупречную прямую. Человек жив и не только пока он сохраняет память. Нужно, чтобы у кого-то сохранилась память о нем. Утверждение рискованное, и Генерал был уверен, что, произнеси он его вслух, тут же объявятся незваные критики, которые не только разнесут на куски само утверждение, но и его автора. Рассчитывать на то, что критики позаботятся узнать действительного автора, не приходилось. Бергсон давно умер и забыт, а жизнь в Генерале еще держится. Критикам же, подобно горьковским соколам, по вкусу живая, хотя бы и полумертвая, плоть и мысль. Старик знал, что на этом моменте он категорически разошелся бы даже с некоторыми, в общем доброжелательными, коллегами по Службе, воспитанными, как и он сам, в духе исторического и диалектического материализма. Настоящая жизнь в рамки этого духа, увы, никак не укладывалась. Она всегда оставляла какую-то, пусть призрачную, надежду на будущее. «Директора» и Юры нет, но с ними можно общаться, и Генерал твердо рассчитывал на их доброе сочувствие. Уж они-то понимали, что все мы – жертвы обстоятельств, от которых не спасает даже божественное происхождение. («Директор» так и не сказал главного, ничтожно малого, но для Старика главного: не обижен ли он на него, на Юру, Службу?)

«Ничего, – успокаивал себя Генерал, – в нашем распоряжении вечность».

Уверенности, однако, у него не было, но подбадривать себя было необходимо. «Да и где тот храбрец, кто без волнения готовится к прыжку в бездонную пропасть?»

* * *

Успокоив себя таким образом, Генерал продолжал бесконечную работу, благо бумаги у него было вдосталь, верный «Шеффер», с которого уже облезла позолота, послушно бегал по листам, а колючий почерк (буквы вытягивались, теряли округлость, пошатывались) все еще позволял разобрать утром то, что было написано вечером.