КГБ в смокинге-2: Женщина из отеля «Мэриотт» Книга 1

«Понимаешь, сынок, — Куусинен до последнего дня жизни не смог (а, может быть, просто не стремился) избавиться от пришепетывающего выговора так до конца и не обрусевшего финна. — Причиной внезапного, внепланового вызова на ковер к большому начальству может быть только одно обстоятельство: внезапное появление некоей, непременно важной и опасной информации, причем направленной именно против тебя. Запомни, — внушал он молодому Андропову. — Ты не дождешься срочного вызова среди ночи или с самого раннего утра по поводу консультации относительно чьей-то кандидатуры, вручения тебе правительственной награды или понижения в должности. Все это — суть вопросы рутинные, способы их доведения до сведения отрабатывались сталинским аппаратом десятилетиями. А рутина никогда не ходит под ручку со спешкой. Отсюда задача: непосредственно во время разговора с большим боссом понять, насколько правдива и опасна информация против тебя, тут же, на месте, разобраться во всем и постараться во что бы то ни стало отвести от себя нависшую угрозу. Разберешься — выкарабкаешься. Не разберешься — считай, что тебя уже нет. Помню, в пятидесятом году меня среди ночи, где-то в три часа, вызвали к Сталину. Ты, Юра, не верь этой болтовне, что Сталин был маньяком или самодуром, который дергал всех без исключения людей исключительно потому, что страдал манией преследования и просто органически не переносил, когда кто-либо из его подчиненных спокойно спал. Он, к вашему сведению, молодой человек, постоянно РАБОТАЛ. Причем работал не только с бумагами (хотя и это делал великолепно, как настоящий канцелярист), но и, главным образом, с живым материалом, с людьми. Независимо от того, какой пост эти люди занимали. И если вызывал к себе, значит, имел на то основания, значит, что-то хотел выяснить лично, без аппарата. Его ведь постоянно информировали. Все вокруг. А он, на основе этой информации, делал выводы. Собственные выводы, которыми ни с кем не делился. Так вот, вхожу в его кремлевский кабинет. Сталин в наглухо застегнутом кителе, без звезды Героя, сидит за столом, головы не поднимает. А в кабинете полумрак, только лампа под зеленым абажуром на его столе. Жду, когда он меня заметит, подзовет. А Сталин словно и не видит меня, — вытащил из кармана трубку, не глядя, нащупал коробок, вытащил спичку, чиркнул — не загорается, гаснет. Раз чиркнул — не горит. Второй раз — не загорается, третий, четвертый, пятый — тот же результат. Собственно, я все понял на второй спичке. У Сталина была феноменальная память — он держал в голове номера полков и кадрированных частей, знал по имени-отчеству второстепенных начальников отделов главков и директоров провинциальных фабрик. Однако после войны потихоньку стал сдавать — склероз-то прогрессировал, работать в привычную силу он уже не мог. Но признаваться в этом не хотел. Сталин ведь не использовал своих помощников, Поскребышева, в частности, так, как это делают сейчас — в качестве консультантов, советчиков, поставщиков справочного материала, просто энциклопедистов. Вот и решил: раз спички плохие, виновато дерево. А дерево — это Карело-Финская автономная область. А Карело-Финская АССР — это Отто Куусинен. А раз Куусинен плохие спички делает, то одно из двух: или он работник плохой, или — что вероятнее всего — его, Сталина, личный враг. Ему бы спросить у помощника, кто, собственно, в гигантской стране занимается производством спичек. Но Сталин никогда не опускался до таких вопросов. Он знал все. Во всяком случае, народ в это верил свято… На шестой спичке я глубоко вздохнул, чтобы хоть немного успокоиться, и говорю: «Иосиф Виссарионович, в Карелии заготавливают лес, но спичками никогда не занимались. Основное производство сосредоточено в Белоруссии…» Он поднял голову и улыбнулся: «А, это ты, Отто! Хорошо, что пришел, есть у меня одна идея — построить в твоих краях крупный комбинат. Стране, товарищ Куусинен, позарез нужна бумага высокого качества…» Как ни в чем ни бывало, понимаешь?! Хотя про комбинат этот он со мной толковал буквально месяц назад…»

Андропов продолжал говорить, и по его спокойному, даже бесстрастному лицу никак нельзя было догадаться, что под этим высоким, мощной лепки лбом, лихорадочно просчитываются сложнейшие варианты. «Цвигун, опять эта мразь! — думал Андропов, излагая Генеральному секретарю ЦК КПСС позиция КГБ в центральной части Латинской Америки. — Но что он мог знать об этой операции? Какая информация к нему попала? Через кого?.. Воронцов? Карпеня? Нет, эти не могли. Этим нет никакого резона — сами шею подставляют. Тогда кто?.. По линии военной разведки? Но там крохи, по ним картину не воссоздать — так, мелочи. Неужели Громыко? Но какой ему смысл? Он же мог сделать это раньше и с большим эффектом — когда ЦРУ через него пыталось оказать на меня давление. Нет, это нереально. А Брежнев знает что-то КРУПНОЕ. Это очевидно, иначе откуда в нем такая прыть? Как же Цвигун разнюхал? И главное, что именно этот мерзавец знает?..»