КГБ в смокинге. Книга 2

— За что? — она скинула пальто, вытряхнула из моей пачки сигарету, закинула ногу на ногу, со сноровкой автослесаря чиркнула спичкой и выпустила тонкую струйку дыма в скудное пространство моей однокомнатной квартирки. — Ему действует на нервы моя привычка ложиться в постель в ночной рубашке…

Тут я, очевидно, от сознания, что ночь окончательно поломана, захохотала. Через минуту хохот перешел в икоту. Когда же наконец я отдышалась, она холодно посмотрела на меня и сказала совершенно убийственные слова:

— Что тут смешного, ненормальная? Я же его люблю…

Господи, как я понимала ее сейчас — избитая в кровь, измотанная, наглухо запертая в одном из отсеков этого изъеденного ржавчиной сейфа и ждущая, словно безмолвная скотина в дырявом хлеве, появления человека с ромбиком вузовца на лацкане и с ножом мясника в руке! Посмеяться над собой, взглянуть на весь этот кошмар как бы со стороны — наверное, это была единственная возможность отрешиться от реальности, не думать о том, что произойдет через несколько часов. Но я не могла. Как не могла тогда моя бедная подруга, вытолкнутая на мороз в одной рубашке. Ибо, в отличие от мужчин, женщины не просто не любят — они не могут смеяться над собой. Все. Даже самые умные, образованные и ироничные. Даже абсолютно бесперспективные в смысле замужества и некрасивые, как мытищинский универмаг перед капремонтом. Потому что это такая роскошь, которая женщинам просто недоступна. Мужчины, распуская хвост, не прочь блеснуть самоиронией: дескать, никто не посмеется надо мной так, как я сам. Они ведь неизменно раскрепощены, забывая подчас, что эта легкость настояна некоторым образом на врожденной самовлюбленности и привычке к алкоголю. Да и потом, они же постоянно в борьбе — защищаются от внешнего мира, даже если мир ничем им не угрожает. Главный же враг любой женщины — она сама. И поскольку всю жизнь по самым разным и, увы, вполне обоснованным причинам она себя методично ест, пилит, донимает и проклинает, у нее просто не хватает сил, чтобы еще и смеяться над собой. Над другими — пожалуйста. Но ни в коем случае не над собой!

Не имея сил смеяться, я плакала. Беззвучно, словно в этой убогой каюте, где меня заперли, чтобы я как следует подумала, присутствовал бестелесный дух моего зловредного дознавателя.

Впрочем, через секунду каюта ожила от мерзкого скрежета открываемой двери.

— Вот и материализовался… — пробормотала я, наблюдая за тем, как Петр Петрович торопливо задраивает за собой дверь и почему-то с опаской выглядывает в иллюминатор.

— Вы что-то сказали? — Петр Петрович полоснул меня коротким взглядом через плечо.

— Вам?

— А что, в каюте есть еще кто-то?

— А должен быть?

— Вам надо переодеться… — только теперь я заметила, что под мышкой у моего куратора находится небольшой сверток.

Петр Петрович вывалил на койку короткую черную юбку, белую кофточку и скверно накрахмаленный узорчатый кокошник.

— Что это? — спросила я, не притрагиваясь к вещам.

— Форменная одежда судовой буфетчицы… — Петр Петрович смотрел мне прямо в глаза, словно стараясь понять, хорошо ли я понимаю его объяснения.

— Вы ее убили?

Он только зубами скрипнул.

— И я должна переодеться в это?

— Совершенно верно, Валентина Васильевна. И, кстати, запомните заодно, что вы — единственная дама на сухогрузе «Камчатка». Судовая буфетчица Елена Саленко.

— Для чего этот маскарад? — хоть одежда и была чисто выстиранной, она вызывала во мне острое чувство брезгливости. Словно ее и впрямь сняли с покойницы.

— Делайте что вам приказывают.

— Нет такого приказа — переквалифицировать журналиста в судовую буфетчицу! И вообще я уже спать собралась…

— Не тратьте попусту время, Валентина Васильевна. Такой приказ есть. И вы его только что услышали.

— Хорошо. Я переоденусь. И что потом?

— Пойдете на свое рабочее место.

— Смертную казнь мне заменили исправительными работами в буфете?

— Через пятнадцать минут на борт поднимутся польские таможенники…

— Я должна обнести их бутербродами с черной икрой?

— Если они обратятся к вам, — Петр Петрович не сводил с меня тяжелого взгляда, — вы предъявите свои документы. И без глупостей, Валентина Васильевна!

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду вашу маниакальную склонность к импровизациям.

— Порадуйте заблудшую душу, Петр Петрович: может быть, капитан в стельку напился, а мы сбились с курса и, упаси Боже, приплыли в Гамбург?

— Мы в Гдыне, — мрачно сказал гэбэшник.

— Тогда что произошло, уважаемый Петр Петрович? — я изумленно всплеснула руками. — Польские таможенники перестали доверять простым советским морякам? Брежнев распустил Варшавский пакт? Или вы вывозите по частям на своей посудине замок Вавель, чтобы установить его на ВДНХ?..

— Заткнитесь!