Чтобы перебросить скованного по рукам и ногам стальными браслетами Вшолу из здания Воеводского управления контрразведки к военному аэродрому, понадобилось двадцать минут. Еще тридцать пять минут занял полет в тесном отсеке сверхзвукового МиГ-23. И столько же — дорога в серой «Волге» с наглухо задраенными, несмотря на непроницаемую морозную ночь, черными шторками, в которой трое молчаливых мужчин в черных плащах и с незапоминающимися лицами доставили скрюченного Вшолу на Лубянку.
За те полтора часа, в течение которых «ценный груз» находился в пути, эксперты Первого главного управления перелопатили и проанализировали значительную часть гигантской компьютерной картотеки, выполняя личное распоряжение генерала Юлия Воронцова: срочно идентифицировать личность схваченного в Польше человека, выдающего себя за уголовника из Амстердама.
Поиск велся в святая святых советской контрразведки — в обшитом звуконепроницаемыми панелями и свинцовыми листами операционном зале, где благодаря мощной системе кондиционирования постоянно поддерживалась температура +19° и категорически запрещалось курить даже самым высокопоставленным визитерам. Именно здесь функционировал «супермозг» КГБ — гигантская ЭВМ с объемом памяти на миллиарды бит информации — точная копия суперкомпьютера, созданного американской фирмой IBM специально для центра космических полетов НАСА на мысе Канаверал. Его технология была выкрадена два года назад благодаря дерзости, прекрасным связям и фантастической предприимчивости одного швейцарского нелегала, расиста по убеждениям, даже не подозревавшего, что фотокопии четырех томов технической документации суперкомпьютера попадут в итоге не в ЮАР, а в помпезное здание на Ленинградском шоссе, неподалеку от Москвы-реки, где размещался основной корпус Первого управления КГБ СССР.
Именно этот компьютер, а вернее, та информация, которая бесконечно вводилась в его поистине бездонную память, представляла собой настоящую сокровищницу, в сравнении с которой якутские алмазные копи и платиновые рудники Боливии представлялись сущей безделицей, мелочью, не заслуживающей серьезного внимания. Все — от шифровок глубоко законспирированных нелегалов до безграмотных дворничьих доносов, от аналитических выкладок и прогнозов профессуры Института США и Канады до восторженных наблюдений провинциальной советской туристки, очутившейся в награду за ударный труд где-нибудь в Швейцарии или на Мальте — вносилось в память компьютера, чтобы затем, после тщательной обработки, эта информация в предельно сжатом виде улеглась в надлежащую ячейку памяти и могла быть востребована в любой момент, когда это понадобится.
После того как переданная в Москву по закрытому кабельному каналу фотография Вшолы прошла несколько «прокруток» через десятки сличительных программ, операторы получили ответы на все вопросы. Затем старший офицер вложил их в продолговатый синий конверт с грифом «Совершенно секретно. Напечатано в одном экземпляре. Тов. Воронцову. Лично в руки», опустил его в жерло пневмопочты и набрал цифровой код.
Таким образом, когда Вшолу ввели в кабинет Воронцова, на столе у начальника Первого управления уже лежали два сколотых листка перфорированной бумаги с плотно напечатанным текстом.
Воронцов внимательно оглядел коренастого брюнета, которого, казалось, абсолютно не смутили гигантские размеры генеральского служебного кабинета, больше похожего на фойе филармонии.
— Ну как, нравится? — негромко спросил Воронцов по-голландски.
— Что именно вы имеете в виду? — голландский Вшолы был безупречен. — Москву или ваш кабинет?
— Вы знаете, кто я? — уже по-русски спросил Воронцов.
— Естественно, нет.
— Знаете, где находитесь?
— Нет.
— Понимаете, почему вас привезли в Москву?
— Догадываюсь.
— Ну хорошо, не будем терять времени… — Воронцов еще раз взглянул на листки, затем сдвинул очки в тяжелой роговой оправе на кончик носа и, глядя на Вшолу поверх толстых линз, сказал: