КГБ в смокинге. Книга 2

Найдя свое купе, я отодвинула железную дверь, которая откатилась с противным скрежетом. Купе было пустым — две полки, аккуратно застеленные синими солдатскими одеялами в полосочку, чистая занавеска на заиндевевшем окне, маленький ночник на столике — вот, пожалуй, и все убранство. Я задвинула сумку под столик, села к окну и взглянула на тускло освещенный перрон. Людей почти не было.

Через минуту состав дернулся, и перрон стал медленно уплывать назад. В купе было жарко. Я сняла пальто, аккуратно повесила его на плечики и проверила на ощупь свой парик. Держался он вроде бы совсем неплохо. Тем не менее спать в эту ночь я не собиралась. И не только потому, что боялась потревожить искусственное сооружение на своей многострадальной голове. Чувство тревоги, не покидавшее меня все это время, за исключением короткой паузы в доме Марии, вновь вернулось ко мне, наполнив каждую клеточку томительным, изнуряющим и уже привычным ожиданием неминуемой беды. Я не пыталась предугадать ход дальнейших событий. Во-первых, потому, что осознала всю бесполезность этого занятия. А во-вторых, во мне внезапно родилось совершенно абстрактное, мистическое представление о некоем высшего порядка существе, которое откуда-то внимательно следит за моими злоключениями и направляет их в нужное для него (а возможно, и для меня) русло. Раз в Варшаву — значит, так надо. Попутчик? Очень хорошо, пусть будет попутчик. Что потом? Наверное, он подскажет, что потом. И если я тревожилась, то только по одной причине: кто-то думает обо всем этом иначе и постарается сделать по-своему, не так, как хотелось бы мне…

В дверь купе тихо постучали, я чуть было не крикнула: «Кто там?», но вовремя спохватилась. После короткой паузы дверь все с тем же скрежетом отъехала в сторону, и появился усатый проводник с потухшей трубкой в зубах. Войдя в купе, он плотно уселся напротив, раскрыл потертый планшет с кармашками для билетов и, с сочувствием глядя на меня, что-то сказал. Билет я держала наготове. Блестящим металлическим компостером усач проделал в картонном прямоугольнике дырку и вернул его мне.

— Хцешь хрбаты? — спросил он.

Я не знала, что такое «хрбаты». Усатый явно что-то предлагал, но как я могла соглашаться или отказываться, если не знала, о чем речь? «Быстрей, идиотка! — понукала я себя. — Реагируй же как-нибудь!..» Но как? Что может предлагать проводник пассажирке, одиноко занимающей двухместное купе? Чай? Валюту? Свежие газеты? Марихуану?

Чувствуя, что пауза становится опасной, я кивнула и изобразила на лице некое подобие благодарной улыбки.

Проводник тоже кивнул, сказал «добже» и исчез, оставив меня наедине с нелегкими лингвистическими проблемами. Сомнения разрешились через несколько минут, когда усатый уже не стучась отодвинул дверь и поставил передо мной стакан чаю в дешевом подстаканнике и два пакетика, на которых почему-то по-русски было написано «Сахар-рафинад».

«Поди знай, что „хрбаты“ — это чай!» — я чертыхнулась про себя и отхлебнула безвкусную, но обжигающую жидкость.

И тут поезд стал ощутимо притормаживать. Я напряглась. Свои отказавшиеся работать часы я оставила у Марии. По моим приблизительным подсчетам, мы ехали не меньше сорока минут. Для советского поезда — почти достаточный перегон, чтобы сделать остановку на ближайшей станции. А для польского? Поезд-то вроде курьерский, ночной. Стало быть, останавливаться у каждого столба не обязан. А если его остановили специально, чтобы внезапно проверить у людей документы?..

Вглядываясь в окно, я успела заметить одноэтажное кирпичное здание с железным щитом на крыше, на котором было что-то написано. Рассмотреть, что именно, я не успела: вагон проехал мимо и остановился через полсотни метров. Только увидев на перроне редких пассажиров с чемоданами и одинокого носильщика, понукаемого какой-то солидной дамой с ребенком под мышкой, я поняла, что остановка предусмотрена расписанием и особых оснований для беспокойства вроде бы нет. Пока нет…

Вдруг мне страшно захотелось есть. Я полезла под столик, извлекла свою уродливую сумку и расстегнула «молнию». Мои ожидания подтвердились: хозяйственная Мария собрала меня в дорогу по всем правилам советских железнодорожных поездок, просто немыслимых без обильной жратвы, рассчитанной на месяцы скитаний: почти весь объем сумки занимал перевязанный шпагатом бумажный сверток, пахнувший, как склад только что открытого продмага, еще не разворованного бойкими продавцами. Ослабив натяжение шпагата, я надорвала сверток и увидела полиэтиленовый кулек, в котором загибался внушительный рог копченой польской колбасы, виднелся бело-коричневый срез солидного шматка сала и что-то еще, не менее аппетитное. Увиденное обрадовало меня настолько, что, позабыв свои страхи, я стала вытаскивать из пакета все подряд, дабы рассортировать наличные продовольственные запасы в том порядке, в каком намеревалась их истребить. От этих приятных хлопот меня оторвал голос, который я узнала бы, даже отходя в мир иной:

— Надеюсь, ты не собираешься все это сожрать в одиночку, подруга?

Часть четвертая