KGBT+ (КГБТ+)

Понятно, что для исправления позорного и преступного русского рассудка тюремная нейросеть создала совсем особого ниггу. Он сильно отличался от стандартных североамериканских образцов и был сформирован на основе отечественного культурного материала. Это был Хороший Русский, сделанный по корректным идеологическим лекалам. Посол той идеальной России, которую прогрессивная общественность еще готова была как-то со скрипом принять. Ролевая модель для заблудившихся рашкованов, желающих вписаться в человечество.

Его звали AIPAC SHAKUR. Он был наполовину негром, наполовину евреем[14].

Удивляться тут нечему — «Коперник» бил в самую точку. Такими же были и наши Михалковы-Ашкеназы, вся генетическая династия (еврейские и негритянские гены им добавили инженерно — для международной легитимности, инклюзивности и чего-то там еще: царственный геном два месяца обсуждали в Тайном Совете). Так что выбор нейросети я, конечно, понимал. Больше того, именно по этой причине мой адвокат и сумел в конце концов меня отмазать.

Айпак был пухлым шоколадным добряком средних лет. Иногда в рабочие часы он кидал нам с крыши своего пентхауса еду, гораздо более вкусную, чем тюремная.

Да, мы за нее дрались. На самом деле дрался, понятно, один я — остальное было программным наваждением. Но больно и обидно делалось по-настоящему. Не только за себя, конечно, но и за нашу великую культуру, которую пытались таким образом унизить и отменить.

Если честно, как художники слова Толстой и Чехов заводили меня не особо. Продираться через их писанину было трудно, потому что с карбона утекло слишком много воды и крови. Но больно было глядеть, как два немолодых русских человека, тяжело дыша и препираясь, вырывают друг у друга кусок жареной буйволятины.

Отобрать у них вкусняшку самому мне удавалось редко — в ход шли ногти и зубы, и боль от них была такой, что понимание ее программной природы не помогало ни капли. Я часто вспоминал в этой связи разговоры господина Сасаки с бирманским монахом о пустотности страдания. Монах, я вам скажу, был прав на все сто — ученая мудрость в таких ситуациях как-то забывается.

Иногда Айпак выходил на крышу пентхауса в кипе, иногда с шевелюрой, поделенной на множество квадратиков, каждый из которых кончался маленькой косичкой. На нем было много бриллиантов и блинга — кольца, ожерелья, серьги и пирсинг. Самым массивным украшением была буква «А» из белого золота, болтавшаяся на груди.

Иногда он сжимал в руке менорное копье, похожее на двойной трезубец. Другим частым его атрибутом было серебряное в бриллиантах ведро с охлажденной икрой или шампанским. Во рту у него вкусно дымилась набитая марихуаной сигара, а по краю арены колосились многочисленные паспорта и виды на жительство, позволявшие ему бестрепетно говорить правду.

По скрипту Айпак экологично охотился на диких животных (самой охоты я не видел — на крыше появлялись только ее трофеи). Еще он священнодействовал у алтаря.

Его синкретическая религия называлась «ивудуизм». Ивудуизм учил поклоняться различным анималистическим сущностям как проявлениям и аспектам великого духа, избравшего древних евреев своим доверенным народом. Шутить на эту тему не стоило — главной целью рэп-терапии было как раз пробудить уважение к другому.

Я чувствовал себя польщенным, что из-за меня программе пришлось придумать целую религию. Такое, наверное, делают не для каждого зэка.

Главной функцией Айпака была воспитательная работа — пока я ползал вокруг его пентхауса, собирая картошку под раскаленной конфоркой солнца, он читал мне исправительный русскоязычный НЛП-рэп. Айпак мог ставить мне в карму минусы и плюсы — он был авторизованным моральным дилером «Открытого Мозга».

Его начитки при всей их кажущейся примитивности повлияли на меня весьма сильно.

Рэп в целом напоминает наш парковый крэп. Разница в том, что темой большинства крэповых текстовок служит интимная саморепрезентация исполнителя. А в тюремном НЛП-рэпе это прогоны на тему идентичности и культуры, разрушающие неправильные кристаллизации в преступном сознании.

До этого я мало интересовался древним оральным искусством, из которого выросла вбойка — но за восемьдесят два года поневоле узнал его очень хорошо. Слушая своего ниггу и знакомясь в свободное время с историей жанра, я понял самую суть карбонового рэпа.

Он походил на ковровую бомбардировку с безопасной высоты. Рэпер сбрасывал на слушателя каскад триггерных терминов, залинкованных на последние культурные, политические и социальные события, как бы накрывая сознание клиента множеством зажигательных бомбочек, не нацеленных ни на кого конкретно.

Сознание карбонового человека было похоже на большую помойку, куда вываливали свой мусор разные новостные корпорации, спецслужбы, пропагандисты, агитаторы и прочие сетевые влиятели. Когда туда попадала зажигательная смесь, помойка загоралась сразу во многих местах, и в перемигивании ее нечистых огней чудилось подобие мерцающего мессиджа, но сам этот мессидж зависел главным образом от помойки.