KGBT+ (КГБТ+)

Это было как осознать себя во сне, когда темнота перед глазами становится прозрачной и превращается в бесконечное пространство.

Со всех сторон меня окружал огромный, невидимый, но ощутимый каким-то еще способом зал со свидетелями. Стадион размером с космос. И, хоть машина Люсефёдора просто имитировала его, переживание и правда было поразительным. Сказать, что оно мне понравилось — ничего не сказать. Меня назначили центром Вселенной.

Видимо, я пошатнулся. В комнате опять засмеялись.

— Потанцуй минуту, — сказал Люсефёдор, — а потом начинай. Твоя тема… э-э-э… Девственность.

Я начал танцевать на месте, вглядываясь в темноту. Танцевал я так себе, и мои невидимые зрители наградили меня новыми смешками. Но я уже зацепил обратную связь и сообразил, почему мне дали такую тему.

Моя неумелость казалась этим искушенным людям такой же трогательной и прелестной, как не до конца совершенный бит. Наверно, я действительно чем-то напоминал девственника.

Что неудивительно — я им и был. Во всех смыслах.

— Девственность, — прошептал я, раскачиваясь на месте. — Девственность… это действенность! Действенность! Действенность это девственность!

И тут случилась моя первая вбойка.

Когда делаешь что-то в первый раз, только тогда и делаешь это по-настоящему. Потому что во второй и в третий раз движешься уже не в неизвестность, а повторяешь знакомый маршрут, стараясь наступать в оставленные прежде следы. Даже на уже встреченные прежде грабли. Это безопаснее. Именно так мы выживали последние сто тысяч лет. Но ничего нового на этом пути ты не откроешь, потому что все было уже найдено в самый первый раз. Еще Адамом.

Я слетел с мысли, но чувствовал, что у нее есть хвост. Минуту или две я просто танцевал, вслушиваясь в воображаемый стадион, а потом меня вштырило опять. Я увидел продолжение и сразу вбил его:

Поэтому мы живем только тогда, когда делаем что-то в первый раз. Чудо в том, что на самом деле мы все и всегда делаем в первый раз, поскольку мир постоянно меняется вместе с нами. Но мы про это не задумываемся. Вместо нас начинает жить память о том, какими мы были вчера. Мы передаем свою власть над реальностью привычке и засыпаем. Исчезаем. Часто на всю жизнь. Мы вроде бы живы, но соглашаемся умереть, потому что так безопаснее… Это и есть единственная смерть, какая бывает. А жизнь — только то, что происходит впервые. Каждый раз, когда мы, не боясь боли, разрываем слипшиеся веки и вдыхаем режущий воздух нового.

Вот как сейчас…

Открывшаяся мне мысль — как всегда бывает при четком врубе — походила на золотой колодец истины. Я знал, что золото нельзя будет взять с собой и посетившая меня ясность исчезнет точно так же, как исчезают после вбойки любые вайбы, но секунда была прекрасной. Это происходило со мной впервые, и я жил, я по-настоящему жил…

Вместе со мной жили мои слушатели. Вернее, слушатель. Пригрезившийся мне космический стадион был симуляцией: его заполняла бесконечная толпа Люсефёдоров, чудесным образом размноженных желтой машиной. Их пробило вместе со мной. И теперь на меня со всех сторон струилась их нежная благодарность.

Это было как любовь. Даже лучше — как свидание с богом. С тем богом, который живет в каждом человеке, но очень редко выглядывает из своей скорлупы. Я сумел его разбудить.

Это была вбойка.

Гильотина отключилась от моего импланта. Невидимые гости заскрипели сапогами, покидая комнату, потом громила-сердобол снял с моих глаз повязку, и Люсефёдор ладошкой сделал мне знак выйти. Он даже не поглядел на меня.

Но я не волновался.

Я знал, что прошел прослушку.

Я стащил его с думки, а затем прострелил навылет.

Я все-таки был преторианским переговорщиком — и хорошо знал, чем успешная операция по промывке мозгов отличается от неудачи.

* * *

Через три дня после прослушивания Люсефёдор прислал за мной щегольскую телегу на пневморессорах.