У нас было две недели на подготовку. Это вроде бы много, потому что придумать вбойку можно за минуту. Но, учитывая, что я никогда раньше не выступал на большую аудиторию и не понимал многих вещей, это было крайне мало.
Меня напутствовал лично Люсефёдор.
— Ситуация простая, — сказал он. — В вакцины никто не верит. До такой степени, что не помогает подсветка «Открытого Мозга» — у всего есть пределы. Сквозную перфорацию извилин по этому поводу людям устроили еще триста лет назад.
— Еще бы, — сказал я. — Морочить голову на этот счет бесполезно.
Люсефёдор поднял палец.
— Вот поэтому тебя нанимают морочить сердце. Твоя цель — убедить парня с окраины сделать очередной джаб. Но опираться ты должен не на аргументы, а на эмоции. Искусство должно вызывать не мысли, а чувства.
— Тоже понятно, — ответил я.
— Теперь перехожу к более сложным вещам, — сказал Люсик. — Многие вбойщики думают, что, если их наняли работать на повестку, они должны соответствовать вкусам нанимателя в каждом чихе. Это ошибка. Так мыслят только рабы, а рабам не платят вообще. Если тебя наняли под конкретное дело, к цели можно и нужно двигаться по самому некорректному, иногда даже запретному маршруту. Сейчас не двадцать первый век. «Открытый Мозг» это простит.
— Почему вдруг?
— Потому, — ответил Люсик, — что это эффективный метод достижения цели. Слушатели решат, у тебя нет тормозов и ты режешь правду-матку. Это выделит тебя из толпы продающих душу по дешевке и позволит заработать на трансакции значительно больше.
— Я вообще не хочу продавать душу, — сказал я.
Люсефёдор захохотал.
— Понимаю. Ты хочешь дорого торговать ее студийными фотографиями. Об этом в нашем бизнесе мечтают все. У некоторых даже выходит, но редко. Удачи, бро. У тебя будет несколько минут общенациональной засветки. Сделай так, чтобы тебя запомнили навсегда.
— Так что, резать по-честному?
— Врать можно тоже. Важны только две вещи. Первая — чтобы зрителям казалось, что тебя вот-вот стащат со сцены за правду. Вторая — чтобы этого не произошло на самом деле.
— Ага, — сказал я, — ага…
— Кажется, дошло.
Думаю, что во время разговора он слил на мой имплант что-то невербальное. Это был ценнейший урок, и получить его от Люсика в самом начале карьеры было огромным преимуществом.
Мы с Гердой взялись за работу: обсуждали треки, изучали историю вакцинаций и особенно окружавшие ее мрачные слухи. Через пару дней я нашел годную тему для вбойки, с которой можно было выйти на Шарабан. Герде идея понравилась. Люсику тоже.
Но мы занимались не только этим. Целых две недели Герда учила меня правильно танцевать под ее музон.
Вернее, не танцевать.
Глядя на Герду, я понял, что такое «правильно» применительно к подтанцовке. Словами это было трудно объяснить, но она показывала все так хорошо, что к концу второй недели я мог бы тренировать начинающих вбойщиков сам.
Мне достаточно было просто переступать надлежащим образом с ноги на ногу. Но Герде приходилось танцевать на самом деле. Ее танец был функционален.
Все музы так или иначе делают это, но их танцы сильно зависят от
Пульт — это совершенно излишний с технической точки зрения аппарат, потому что музыкой можно без труда управлять с импланта. Но традиция вбойки требует, чтобы муза пользовалась особым устройством, преобразующим механические движения ее тела в управляющие музыкой сигналы, и сжульничать здесь означает поставить на карьере крест. За этим следят организаторы и фаны. Больше того, чем это устройство изощренней и чем сложнее им пользоваться, тем лучше для имиджа.
Муза TREXа, например, поместила управляющие электроды в накладной шипастый позвоночник — точную имитацию хребта древней рептилии. Во время вбойки она извивалась всем телом, расстояние между шипами и угол их наклона менялись, и эти сдвиги модифицировали музыкальный поток. Ее танец, конечно, впечатлял. В нем и правда было что-то ящерино-зловещее (или так казалось из-за воздействия на мозжечок).
У Герды пульт был спрятан в красных перчатках. Перчатки доходили до локтей — совсем тонкие, словно бы лайковые. Она двигала руками и пальцами почти как карбоновые крэперы, сложно и загадочно жестикулируя.
Разница была в том, что в карбоне крэперы бессмысленно пальцевали под купленные у старьевщиков биты, а Герда играла на невидимом органе, в трубах которого бился траурный Бетховен.