Хадж во имя дьявола

Он расхохотался, оглядывая камеру. Как видно, он был здесь старшим или, как говорили в те времена, держал камеру.

— Меня туда не за что. Хоть проси, хоть не проси. Это вот вы, разбойнички, тамошние клиенты, а нам уж где, нам бы уж так, ребятишкам на молочишко.

Пробыл я там, в этой «шоколадке», около двух недель. Потом пришел Горленко, начальник режима. У него была удивительная память на лица. Увидев меня, он криво улыбнулся:

— Так, значит, тебя не шмальнули, милок?

— Как видишь, начальничек, не шмальнули.

— А жаль, жаль, — развел он руками, — Я бы вас всех…

— Ну, начальничек, — усмехнулся я.

Чем бы кончился этот разговор, я не знаю. Вероятно, наручниками, «рубашкой», но его позвали, и он, не ответив, вышел. А на следующий день я ушел на пересылку. Потом…

— …С вами что-то неладно? — участливо спросила пожилая женщина, внимательно смотря мне в лицо. — Может быть, что-нибудь с сердцем? Я наблюдаю за вами уже с полчаса.

Боже мой, полчаса, только полчаса… За это время прошла целая жизнь…

— Благодарю. Со мной все в порядке. Так, представил некую ситуацию.

— Вы, случайно, не артист? — спросила она.

— В некотором роде и артист тоже. Но благодарю вас. Все в порядке. — И я шагнул в улицу.

17

В Вильнюс я приехал в День 9 Мая…

Конечно, у каждого народа есть свои особые обычаи, правила, манеры, но если почти не замечается это в своем народе, то все чужое бросается в глаза.

Я видел зеленые ухоженные газоны, а в газонах — горшочки с цветами и зеленью. Под каждым цветочком надпись «Рядовой Климов», «Сержант Мкртичев», «Майор Беленький»… «погибли, освобождая Вильнюс от врага».

Черт побери, я не сентиментален, но этот обычай напомнил мне рассказы Грина. В нем было что-то свежее и очень светлое. Конечно, мертвым все равно, но есть еще живые, которым это не все равно.

Потом я слушал в храме особую праздничную мессу — гордая бронза латинской молитвы и орган, звуки которого возникали, казалось, прямо из воздуха. Я долго с языческим любопытством рассматривал иконы и вдруг прочел: «Святой Доминик». На картине — обнаженный человек, пригвожденный к дереву сотней стрел.

«Святой Доминик»… Доминик…

Доминик Рафаилович Залюбовский. Да, так звали деда Митяя. Это было его настоящее имя. Я не сразу, но все же восстановил в памяти его лицо. Вместе с ним всплыли и другие лица, причастные к этому имени. Не знаю, был ли он свят, тот Доминик, которого я знал, но мучений, которые выпали на его долю, хватило бы на десяток канонизированных святых.

Однако прежде о тех, о других, причастных к этому имени…

Их было двое: муж и жена Малаховы, выпускники горного института, молодые, красивые и обаятельные люди, оба рослые, крепкие, этакого спортивно-элегантного покроя. Правда, ему было уже тридцать два, и на большой, лобастой голове появились залысины. Эти залысины плюс стальной взгляд поверх головы и особое умение ходить брюхом вперед, широко расставляя носки ног, создавали ему особую начальственную стать и барственность. И еще снисходительно-брезгливая улыбочка, когда он разговаривал с подчиненными.

Но и скука, и брезгливость мгновенно исчезали с его лица, когда на участок приезжал Лев Шувалов, начальник прииска, хозяин и благодетель. Тогда Малахов преображался. Лицо его розовело, а в глазах зажигались масляные светильники, готовность служить. Даже шаг превращался в упругий и бойкий ход спортивного лидера. Он сыпал анекдотами и прибаутками, расстегивал воротничок, спускал ниже узел галстука и становился этаким рубахой-парнем. Что такое начальник горного участка? А вот Лев Тимофеевич Шувалов, он, пожалуй, в генералах ходил: и знаменитый, и именитый, и вообще крупный мужик. Малахов тоже, конечно, крупный, но все же не та стать. А Шувалов бы и рядом с министром не выглядел ущербно. Ну а Малахов, что он такое? Ну, горный участок, ну, красив, но все-таки не более чем подающий надежды ученик.

Под стать ему была и Елена Малахова, старший нормировщик участка и вздорная баба, крепкотелая крашеная блондинка со спесивым лицом и с такой же брезгливо-скучающей миной. Впрочем, она была красива. Если быть точнее, весьма и весьма смазлива, так сказать, из полковых дам.

Вот их-то обоих и приметил на черноморском пляже стареющий полярный волк Лев Шувалов. Что делать, жизнь проходила, надо было торопиться. Этак непроизвольно, он пригласил обоих под свой персональный грибок и, прежде чем они успели удивиться, приказал крутящемуся около него абхазцу:

— Шашлык по-святогорски. Чтонибудь холодное. Ну, и этих самых…

Под «этими самыми» подразумевались фрукты, но не те, заморенные, со складов, а те, которые лет этак сто тому назад подавались на княжеских пирах. А потом — прогулочный катер.

Когда катер, зайдя за косу, остановился, Шувалов взглянул на мужа стальными непреклонными глазами:

— Вы умеете плавать? — и Малахов тут же спрыгнул в воду. Он был очень прагматичен и расчетлив, этот будущий начальник горного участка.

Ну а спустя еще дней двадцать, Шувалов, как будто бы забыв о прошлых разговорах и будто что-то вспоминая, спросил: